К сожалению, в делах Тайной канцелярии далеко не всегда раскрывается содержание таких любопытных посланий – видимо, оно могло серьезно задеть честь императорской фамилии и близких к ней лиц. Так, в мае 1736 года гвардейцы по личному указанию Ушакова хватали всех причастных к появлению некоего пакета, переданного придворным лакеем Андреем Ратмановым фрейлине Анне Юшковой. Поиски выявили почти всю цепочку, за исключением исходного звена – «неведомого» человека, вручившего пакет для передачи во дворец. Но содержание его так и осталось загадкой – текст письма в деле отсутствует.[340]
В таких посланиях доставалось и не столь высокопоставленным особам. В 1736 году озорной кадет Сухопутного шляхетского корпуса Карп Сытин угодил в Тайную канцелярию за пасквиль на обер-профессора Иоганна фон Зихейма: «Высокопочтенный гуснсрот и обер-хлебной жрец! Долго ли тебе себя хвалить; все то напрасно. Не ведаешь ты того, что ты природной осел».[341] За оскорбление преподавателя кадет даже не был исключен из корпуса, отделавшись поркой «кошками» и отсидкой в карцере на хлебе и воде.
Еще не раз подброшенные неизвестно кем послания вызывали переполох во дворце. В 1764 году анонимку на французском языке, адресованную брату фаворита Федору Орлову, нашли на «фрейлинской поварне». В декабре 1775 года на имя только что вступившего «в случай» Григория Потемкина поступило письмо с угрозами – его вручил ничего не подозревавший крестьянин-отходник. Неизвестный автор предупреждал: «Естли вскоре освобождены не будут из-под злострадательного, варварского и кровопийственного, проклятого, господского, мучительного ига неповинно мучимое человечество, то возгорится древле бывшее римлян возмущение и истребление дворян и у нас в России! Ибо нас Бог не скотами, да и не мучениками создал. Довольно! Потерпето! Пора и образумиться!» – но обещал подождать с восстанием, давая власти отсрочку до нового года: «Авось нас милостивая государыня избавит». Делом заинтересовалась сама императрица, но ничего нового узнать не удалось.[342]
Подметные письма с содержавшимися в них «измышлениями» были весьма неприятны высокопоставленным особам, но опасность представляли, скорее, в качестве средства распространения слухов и толков «в подлом народе». Установить автора в подавляющем большинстве случаев у Тайной канцелярии не было никакой возможности, поэтому анонимки не требовали проведения масштабных следственных действий – в отличие, например, от ложных доносов. Последние, отвлекая силы, существенно снижали эффективность работы политического сыска, хотя и способствовали нагнетанию атмосферы страха в стране в годы правления Анны Иоанновны, да и позднее. Но после создания системы тайного политического сыска монархии было крайне трудно соглашаться на любое ограничение ее действий; чиновники Тайной канцелярии должны были тратить время на разбирательство даже самых абсурдных объявлений «слова и дела».
В дальнейшем практика доносительства показала, что такой канал «обратной связи» самодержца с подданными становился деморализующим фактором в развитии благородного «шляхетства» и правящей верхушки – стимулировал попытки выдвинуться и получить выгоду самым аморальным способом, что продемонстрировала послепетровская «эпоха дворцовых переворотов»: одни стремились «прорваться» к цели силой, другие последовательно доносили на сослуживцев по учреждению или полку.
Донос являл собой только первую ступеньку крутой лестницы сыска. Далее начиналось следствие.
Глава 5. «Что по следствию явится, доложить»
«Поличное выняти»
Сделанный официально донос или публичное объявление «слова и дела» не оставляли для начальства выбора: как только доноситель называл чье-то имя, должен был последовать арест. Так обычно и происходило: за подозреваемым посылались солдаты местного гарнизона или отправленные непосредственно из столиц «нарочные посыльные» – солдаты, а иногда и офицеры гвардейских полков. При аресте присутствовали понятые, обычно из числа соседей или сослуживцев оговоренного.
Только изредка документы Тайной канцелярии сообщают, что подозреваемым удалось ускользнуть. Люди поколениями жили на одном месте, немногие отваживались бросить всё нажитое. Из следственных дел не видно, чтобы виновники сопротивлялись; как правило, они позволяли доставить себя к ближайшему военному или штатскому начальнику.
Если преступник был представителем «общества», то нужно было позаботиться о «выемке» его бумаг. Обыск с изъятием документов производился незамедлительно, ведь именно в них следователи надеялись обнаружить доказательства вины. Еще Соборное уложение весьма подробно описывало процедуру обыска и изъятия улик – в 87-й статье главы XXI говорится: «А будет кто у кого в дому сведает поличное и похочет то поличное выняти, и ему на то поличное взять ис приказу пристава, а приставу взяти с собой понятых, сторонних людей, добрых, кому мочно верити и поличное выняти с теми людьми, куды он послан будет искати, и то поличное выняв отвезти в приказ с теми же людьми, при ком то поличное вымет. А будет в том дому, где поличное будет, никого не застанут, и то поличное по тому же отнести в приказ с понятыми, а в приказе про то поличное сыскивати и росправа чинити по указу до чего доведется, а бес понятых приставу поличное не вымати. А будет кто в дому своем поличного искати и клети и иных хором отомкнути не даст или поличное и татя у пристава и понятых отоймет, а сыщется про то допряма, и на том, кто так учинит, истцу доправити убытки по сыску все сполна». Как видим, Уложение не только предусматривало всевозможные случайности, вроде отсутствия хозяина дома, но и подробно описало роль понятых.
В 1718 году во время следствия по делу царевича Алексея Петр заподозрил свою бывшую супругу Евдокию Лопухину – монахиню Покровского Суздальского монастыря – в связях с сыном и поддержке его плана бегства за границу. В Суздаль был послан капитан-поручик Преображенского полка Григорий Скорняков-Писарев с именным указом царя: «Ехать тебе в Суздаль, и там в кельях бывшей жены моей и ея фаворитов осмотреть письма, и ежели найдуться подозрительные, то по тем письмам, у кого их вынул, взять за арест и привесть с собою купно с письмами, оставя караул у ворот». Команда гвардейцев произвела обыск сундуков, стоявших в келье; помимо дамской одежды и «рухляди», в них были обнаружены бумаги, в том числе копии ее писем сыну, при виде которых Евдокия Федоровна «оробела».[343]
Для арестов, обысков и описания имущества подозреваемых обычно посылался офицер-гвардеец или чиновник самой Тайной канцелярии с несколькими солдатами. В инструкциях им предписывалось забрать все письма и «прочее приличное» к делу;
«что по обыску явится, то оные ‹…› запечатать ‹…› своей печатью». Тайная канцелярия давала своему представителю «командировочное удостоверение» – «указ с прочетом» для «губернаторов и вице губернаторов», призванных оказывать ему всякое содействие и помощь.
Нормы Соборного уложения о порядке проведения обыска получили развитие в статьях Учреждения для управления губерний 1775 года, относивших решение о «выемке» к компетенции местного городничего. Впрочем, ранее в подобных случаях с подозреваемыми – даже имевшими дипломатический ранг – не церемонились. Во время следствия по делу царевича Алексея голландский посланник Яков де Би сообщал в своих донесениях открытым текстом, не шифруя, о размахе репрессий, напугавших его соотечественников-купцов; о гнетущей атмосфере – «страхе и опасении в Москве и здесь» и непопулярности царя и осмелился даже предположить, что смерть царевича была «неестественной». Таких откровений оказалось достаточно, чтобы по указанию П. А. Толстого в июле 1718 года солдаты-гвардейцы в отсутствие иностранца вломились в его дом и забрали все документы – очевидно, надеясь обнаружить в них доказательства преступных связей посланника с недовольными. После подачи протестов дипломат был выслан из России – хорошо еще, что не в Сибирь.[344]
«Прислать за крепким караулом наспех»
Прежде чем начать следствие, доносителей и обвиняемых надо было доставить в Преображенский приказ или Тайную канцелярию – за несколько сот верст, на крестьянских телегах по родному бездорожью. Следователям нередко требовались показания свидетелей, на которых ссылались обе стороны. Их сначала разыскивали по всей округе – не только в городах, но и в разбросанных на больших расстояниях деревушках, затем отправляли в Москву или Петербург, снаряжая для их перевозки и охраны местных жителей. Не все желали побывать в столице в качестве свидетелей по политическим делам – кое-кто пытался сбежать по дороге; ведь в ходе следствия свидетели содержались под арестом на тех же условиях, что и обвиняемые, и могли наряду с ними угодить на дыбу.