Читать интересную книгу Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы - Георгий Андреевский

Но каким бы ни был в те годы технический прогресс, перемены в области питания радовали людей больше.

В конце сороковых годов ненавязчивая советская реклама сообщала москвичам: «Кетовая икра полезна и вкусна, продается всюду». Она предлагала им покупать пастеризованную черную зернистую икру, упакованную в баночки по 28, 56, 110, 168 граммов, она соблазняла их двустишием: «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы». Баночка крабов стоила тогда, если мне не изменяет память, 5 рублей 60 или 80 копеек. В голодные военные годы о таком лакомстве никто и подумать не мог.

И тем более обидно, что люди, имевшие возможность купить и съесть баночку крабов или икры, на них и смотреть не хотели, а тянулись, как всегда, к вину и водке. Несмотря на все трудности жизни того времени, выбор спиртного был достаточно широк. Осенью 1948 года в продаже появилось фруктовое вино (его еще называли «бормотухой»). Бутылка «бормотухи» объемом 0,75 литра стоила 25 рублей, а пол-литра – 18. Бутылка портвейна в те времена стоила 40–50 рублей. 0,75 литра портвейна «777» (три семерки) в каком-нибудь уличном павильоне можно было приобрести за 66 рублей 80 копеек. Из водок, помимо «Московской», были «Брусничная», «Клюквенная», «Зверобой», «Зубровка». Бутылка водки стоила 40 рублей 50 копеек.

После махорки военных лет люди снова получили возможность курить папиросы и даже сигареты. Картонная коробка папирос «Казбек», со скачущим по горной тропе всадником на крышке, стоила 5 рублей 20 копеек, папиросы «Северная пальмира» с Ростральными колоннами Петербурга и Невой стоила 8 рублей, «Беломор» – 3 рубля 20 копеек, «Норд» – 2 рубля 10 копеек, ну а сигареты «Дукат» стоили вообще рубль. Были еще сигареты «Друг» в красных коробочках с головой немецкой овчарки на крышке. Выпускала их ленинградская фабрика имени Клары Цеткин, а незнакомое тогда понятие «сигареты» раскрывалось на этикетке более понятными словами: «безмундштучные папиросы». Коробок спичек стоил 20 копеек.

В пивной-»американке» за прилавком около продавца всегда можно было увидеть пивную бочку с вставленной в крышку железной трубкой. Через эту трубку пиво из бочки и выкачивалось. На полках «американок» стояли бутылки, лежали пачки сигарет, а на видном месте красовалась дощечка с надписью: «Водка один литр – 66 рублей, 100 граммов – 6 рублей 60 копеек. Имеются в продаже горячие сосиски и сардельки (их часто не было и место для цен оставалось пустым. – Г. А.), пиво жигулевское 0,5 литра – 4 рубля 20 копеек».

Приметы мирной жизни с каждым годом все больше и больше давали о себе знать. Вот уже кафе «Мороженое» в доме 4 по улице Горького (Тверской) предлагало москвичам мороженое с доставкой на дом, а мясокомбинат имени Микояна приглашал их сдавать скот для убоя. С «давальцами», в зависимости от их желания, комбинат обещал расплачиваться мясом, субпродуктами, колбасой, копченостями и перетопленным жиром.

Сдавать государству можно было не только мясо, жир, пух, перо, рога и копыта, но и битые грампластинки. Принимал их завод «Металлопластмасс» Коминтерновского райпромтреста. Его приемные пункты работали в Петровском пассаже, на Центральном и Зацепском рынках, а также в доме 23 по Пушкинской (Б. Дмитровка) улице. За килограмм боя давали 5 рублей. На эти деньги можно было купить мороженое или десять минут качаться на качелях в парке Горького, да еще рубль бы остался.

А вот ракушки почему-то перестали принимать у населения. В продаже не стало изделий из перламутра: пуговиц, запонок, бус, клавиш для гармошек. До войны кооператоры и отдельные граждане извлекали ракушки из рек и озер сетями, черпаками и драгами. В поймах рек после половодья их оставались тонны. Теперь почему-то о ракушках забыли.

Зато летом 1949 года тот же завод «Металлопластмасс» стал выпускать шариковые авторучки. Продавались они тогда в Петровском пассаже и магазине, находившемся в доме 6 по проезду Художественного театра (Камергерский пер.), а перезаряжались в заводской палатке, на Петровке. Бывало, шариковые авторучки истекали жидкой пастой, а бывало, что не писали вовсе. Школьникам, во всяком случае, писать ими категорически запрещалось.

В ряде магазинов в то время в продаже появился лед. Для тех, кто не имел холодильников, такой товар был не лишним.

Не лишними в те годы были также керосин и дрова. В 1946 году, в частности, домоуправления ежемесячно выдавали жильцам талоны на приобретение трех литров керосина. Приобретался керосин по талонам в нефтелавках. Льгота эта касалась, разумеется, жильцов тех домов, в которые еще не провели газ. В каждом районе было по несколько нефтелавок. Около них выстраивались очереди людей с бидонами и пахло керосином.

В 1947 году в жизни москвичей произошло радостное событие: в город из Саратова по трубам пришел газ. До этого в Москве газ был только тульский и пользовалось им очень мало москвичей. Теперь газ стали проводить по всему городу. В домах стали ломать каменные печи, а металлические – просто выбрасывать во двор.

Но пока газ еще не провели во все дома, каждое 1 сентября базы и розничные склады треста «Мосгортопснаб» начинали «отпускать» гражданам, пользующимся «голландским» отоплением, а проще говоря, печами, дрова. Можно было вместо дров получить уголь. За кубометр дров склады давали двести пятьдесят килограммов антрацита. За отдельную плату дрова и уголь доставлялись гражданам на дом, не то что в декабре 1941 года, когда дрова продавались москвичам на шестнадцати площадях города. Развозить их по всей Москве не было сил. Керосина после войны отпускали по два литра на человека в месяц. Во всяком случае, такая норма существовала на апрель 1947 года.

Каждый послевоенный год наряду с проблемами приносил москвичам и радости, большие и маленькие. В 1946 году, например, какая-то артель наладила выпуск зубных щеток с черной щетиной, а уже в 1948 году такие щетки исчезли из продажи. У них у всех щетина становилась белая и здорово лезла, особенно из деревянных щеток. Москвичи получили возможность купить в магазине кальсоны из бязи за двенадцать рублей, детские фланелевые ползунки – за восемь. В 1948 году прекратился выпуск замков, сработанных артелью «Мехштамп» в 1947 году, – все эти замки можно было открыть одним-единственным ключом. Появились в продаже столярные инструменты и «сантиметры», на отсутствие которых еще совсем недавно жаловались жители города, канцелярские скрепки перестали слишком легко гнуться. В 1948 году в доме 16 по Пятницкой улице заработал «Завод по производству патефонов», в продаже появились печи «чудо». Они были круглые алюминиевые и состояли из нижней и верхней половин. В них хозяйки пекли кексы. В мебельных магазинах можно было приобрести тумбочки, трельяжи, турецкие диваны, никелированные кровати.

И все-таки многого еще не хватало. Москвичам приходилось рыскать по городу в поисках какой-нибудь нужной вещи, например бидона для керосина, самоварной трубы, мясорубки № 5, совка для мусора, рукомойника, синьки или оконной замазки. Большой редкостью являлись прищепки для белья, кухонные и гладильные доски, круги (то есть сиденья) для венских стульев, медные чайники, перочинные ножи, трехфитильные керосинки и некоторые другие необходимые вещи. Москвичей это раздражало. Мало того что нужную вещь приходилось долго искать, за ней еще приходилось долго стоять в очереди.

Из-за этого стояния в очередях у москвичей ни на что не оставалось времени. Люди становились все более суетливыми и торопливыми. И это вошло у них в привычку. А виной всему – не налаженные быт, торговля, транспорт. Посудите сами, москвич должен был отработать положенное количество часов на производстве или в учреждении, приготовить еду, съесть ее, успеть на футбол или к любовнице и при этом вовремя вернуться домой. И это в городе, где полчаса нужно ждать трамвай, топчась на остановке и проклиная себя за то, что сразу не пошел пешком, где нужно отстоять очередь в магазине, в бане, в кинотеатре, не отвлекаясь и не зевая, чтобы не пропустить кого-нибудь без очереди и не мешкать у кассы, чтобы не раздражать кассиршу, начинавшую каждый раз нервно стучать по прилавку, не желая из-за вашей нерасторопности расслабляться и выбиваться из ритма.

Очереди были не просто «временным явлением», они были приметой эпохи. Здесь ругались и дрались, знакомились и влюблялись, изливали душу, делились знаниями и узнавали новости, пророчествовали и высказывали смутные опасения. В очередях можно было услышать о том, как немецкая подводная лодка высадила в южной Патагонии Бормана, бежавшего из Берлина, когда в него вошли наши войска, а сама была затоплена; о том, как фашисты похитили труп Муссолини с миланского кладбища и хранили его в сундуке монастыря «Святой ангел», пока наконец один из монахов монастыря ордена Меньших братьев не выдал его полиции. В очереди можно было услышать о том, что знаменитая исполнительница русских народных песен Лидия Русланова повесилась на собственных чулках в камере Бутырской тюрьмы, куда ее посадили из-за мужа, генерала, вывезшего из Германии целый вагон барахла. Рассказывали в очередях и о том, что еврейки, торгующие апельсинами, набивают их битым стеклом, о том, что яичный порошок делают из черепашьих яиц, и о многом, многом другом. Весной 1945 года, например, рассказывали о пожаре в Моссовете, о том, как в ночь на 14 марта кто-то в мастерской по ремонту пишущих машинок, находившейся в подвале этого учреждения, забыл выключить электрический паяльник и что, как всегда, во время пожара не сработала сигнализация и оказался неисправным насос для воды, а осенью – о еврейском погроме в Киеве. Там якобы какой-то еврей-энкавэдист застрелил двух наших офицеров за то, что они ему не отдали честь. Когда же по дороге на кладбище убитых проносили мимо еврейского базара, начался погром. Кто говорил, что было убито пять евреев, кто пятьдесят, а кто и пятьсот.