Читать интересную книгу Заповедное место - Фред Варгас

— Я приехал не для того, чтобы вытащить тебя из склепа. Я приехал не для того, чтобы тебе помочь. Совсем наоборот.

— Ну вот, — сказал Адамберг. — Когда ты говоришь так, я лучше тебя понимаю.

— Но я не оставил бы тебя умирать в этой могиле. Ты веришь мне?

— Да.

— Я считал, что опасность исходит от тебя. Я пошел за тобой, когда ты повернул к мельнице, и увидел на дороге взятую напрокат машину с белградским номером. Я подумал, что она твоя, и, поскольку не знал, куда ты собирался ехать, решил спрятаться в багажнике. Но все вышло по-другому. Я, так же как и ты, вылез из машины возле этого чертова кладбища. У парня был ствол, а у меня нет. Я выжидал, наблюдал за тем, что происходит. Как я тебе говорил, он постоянно возвращался, чтобы проверить, все ли он правильно сделал. Поэтому я смог действовать только утром, когда давно уже рассвело. Еще чуть-чуть — и я бы опоздал.

Адамберг опять сел на кровать и принялся разглядывать вышивку. Не смотреть на улыбку Вейренка, не попадаться в его западню, липкую, словно скотч.

— Значит, ты видел Кромса.

— И да, и нет. Я вылез из багажника через несколько минут после того, как вы с ним вышли из машины, и спрятался довольно далеко от вас. Я различал только ваши фигуры. Главным образом его кожаную куртку и сапоги.

— Да, — произнес Адамберг сквозь зубы. — Это Кромс.

— Если ты называешь Кромсом убийцу из Гарша, то это был Кромс. Если ты называешь Кромсом парня, который заходил к тебе во вторник утром, то это был не Кромс.

— В то утро ты тоже следил за мной?

— Да.

— И ты не вмешался? Это был тот же человек, Вейренк. Кромс — это Кромс.

— Но не факт, что он — Кромс.

— За то время, пока мы не виделись, ты не стал выражаться яснее.

— Ужель ты ясность полюбил? Давно ли?

Адамберг встал, взял с каминной полки пачку «моравы», достал сигарету и прикурил от тлеющей головешки.

— Ты куришь?

— Это из-за Кромса. Он оставил у меня пачку сигарет. Буду курить, пока не посажу его.

— Но почему ты дал ему уйти?

— Не доставай меня, Вейренк. Он был вооружен, я ничего не мог сделать.

— Как это — ничего? Разве ты не мог вызвать подкрепление сразу после его ухода? Или приказать оцепить периметр? Почему?

— Не твое дело.

— Ты дал ему смыться, так как не был уверен, что он и есть убийца из Гарша.

— Я в этом абсолютно уверен. Вейренк, у тебя нет никакой информации по делу. К твоему сведению, Кромс забыл в Гарше бумажный носовой платок, по которому удалось определить его ДНК. И та же самая ДНК во вторник заявилась ко мне на двух ногах с явным намерением меня убить, не в этот раз, так в следующий. Парень — воплощение злобы. И не отрицает, что совершил убийство.

— Правда?

— Наоборот, он гордится этим. К твоему сведению, он заходил ко мне опять, чтобы раздавить сапогом котенка. И он носит футболку, разрисованную ребрами, позвонками и каплями крови.

— Знаю, я видел, как он уходил.

Вейренк достал из той же пачки сигарету, закурил и стал прохаживаться по комнате. Адамберг смотрел, как он шагает взад-вперед: от обаятельной мягкости, присущей его лицу, не осталось и следа, сейчас он был похож на разъяренного кабанчика. Вейренк защищал Кромса. Значит, Вейренк играл на стороне Эммы Карно, Вейренк вместе с остальными делал все, чтобы отправить его за решетку. Зачем же в таком случае вытаскивать его из склепа? Чтобы отправить за решетку на законных основаниях?

— К твоему сведению, Адамберг, тридцать лет назад некая Жизель Лувуа забеременела после того, как перепихнулась с одним парнем у мостика в Жоссене. Тебе знакомо это место. К твоему сведению, она скрыла свою беременность, уехала в По и родила там сына, которого назвали Армель Лувуа.

— То есть Кромса. Я это знаю, Вейренк.

— Знаешь от него.

— Нет.

— Конечно, это он тебе сказал. Он вбил себе в голову, что его мать залетела от тебя. Наверняка он говорил с тобой об этом. Он уже несколько месяцев ни о чем другом не думает.

— Ну хорошо, он мне сказал. Да, он вбил себе это в голову. Вернее, ему это внушила мать.

— И не без основания.

Вейренк остановился у камина, бросил в огонь сигарету и стал на колени, чтобы разворошить дрова. Адамберг уже не ощущал ни малейшей благодарности к бывшему подчиненному. Да, утром этот парень сорвал с него клейкую ленту, зато теперь пытается поймать его в сеть.

— Выкладывай все, что знаешь, Вейренк.

— Кромс говорит правду. Его мать говорит правду. Тот парень у моста в Жоссене был Жан-Батист Адамберг. Вне всякого сомнения.

Вейренк встал, его лоб поблескивал от пота.

— Из чего следует, что ты отец Кромса или Армеля, — как тебе больше нравится.

Адамберг стиснул зубы:

— Вейренк, как ты можешь знать то, чего не знаю я сам?

— В жизни это часто случается.

— Только один раз я не мог вспомнить, что делал: это было в Квебеке, и перед этим я напился как сапожник.[16] Но тридцать лет тому назад я в рот не брал спиртного. Что ты хочешь сказать? Что у меня сделалась амнезия или раздвоение личности и я занимался любовью с девушкой, с которой даже не был знаком? Потому что я никогда в жизни не только не спал, но даже не разговаривал ни с одной девушкой по имени Жизель.

— Верю.

— Приятно слышать.

— Она ненавидела имя Жизель и поэтому, когда знакомилась с ребятами, называла себя вымышленным именем. Ты не спал с девушкой, которую звали Жизель, ты спал с девушкой, которую звали Мари-Анж. У мостика в Жоссене.

Адамбергу показалось, что он спускается по слишком крутому склону. Кожа горела, голова раскалывалась от боли. Вейренк вышел из комнаты. Адамберг запустил пальцы в волосы. Конечно же, он спал с Мари-Анж: стрижка под мальчика, слегка выступающие вперед зубы, мостик в Жоссене, мелкий дождик и влажная трава, из-за которых чуть все не сорвалось. Конечно же, витиеватое и невнятное письмо, пришедшее какое-то время спустя, было от нее. Конечно же, он не ошибся — они с Кромсом действительно похожи. Теперь он знает, что такое ад. Это когда тебе вдруг сваливается на шею двадцатидевятилетний сын, и шея ломается, словно под тяжестью наковальни. Когда ты оказываешься отцом парня, который изрезал Воделя на мелкие ошметки, а тебя самого живьем запер в склепе. «Знаешь, придурок, где ты находишься?» Сейчас он, придурок, и в самом деле уже не знал, где находится, узнавал только свою кожу, покрытую едким потом, голову, упавшую на колени, словно камень, и слезы, от которых щипало глаза.

Вейренк молча вошел в комнату с подносом, на котором была бутылка, тарелка с сыром и хлеб. Он поставил поднос на пол, сел на прежнее место и, не взглянув на Адамберга, наполнил стаканы и стал намазывать на хлеб сыр: Адамберг вспомнил, что этот мягкий сливочный сыр называется каймак. Он сидел в той же позе, обхватив голову руками, и смотрел, как Вейренк делает бутерброды с каймаком. Странная еда, но разве ему теперь не все равно?

— Мне очень жаль, — сказал Вейренк и протянул ему стакан.

Он несколько раз надавил стаканом на пальцы Адамберга — так делают, чтобы заставить ребенка разжать кулак, чтобы унять охвативший его приступ ярости или отчаяния. Адамберг взял стакан.

— Но он красивый парень, — зачем-то сказал Вейренк, словно желая добавить ложку меда в бочку дегтя.

Адамберг залпом осушил стакан: от такой порции спиртного натощак он закашлялся, и это его немного успокоило. Раз он снова чувствует свое тело, значит, еще не все пропало. Ночью ситуация была гораздо хуже.

— Откуда ты знаешь, что я спал с Мари-Анж?

— Она моя сестра.

Черт возьми. Адамберг протянул стакан Вейренку, тот его наполнил.

— Заешь хлебом.

— Я не могу есть.

— И все-таки поешь, заставь себя. Я тоже почти ничего не ем с тех пор, как увидел его фотографию в газете. Ты, возможно, отец Кромса, а я его дядя. Это ненамного лучше.

— Почему фамилия твоей сестры не Вейренк, а Лувуа?

— Это моя единоутробная сестра, дочь моей матери от первого брака. Ты не помнишь папашу Лувуа, торговца углем, который сбежал с американкой?

— Нет, не помню. Почему ты не рассказывал мне об этом, когда служил в Конторе?

— Сестра и ее сынишка не хотели о тебе слышать. Мы не любили тебя.

— А почему ты не можешь есть с тех пор, как увидел его фото в газете? Ты же говоришь, Кромс не убивал старика. Или ты в этом не уверен?

— Совсем не уверен.

Вейренк вложил бутерброд в руку Адамберга, и они грустно, через силу сжевали свой хлеб с сыром, пока в камине догорал огонь.

XL

И снова, на сей раз при оружии, Адамберг прошелся по дороге вдоль реки, потом по дороге к лесу, избегая при этом заповедных мест. Даница не хотела его отпускать, но ему было необходимо подвигаться, и он настоял на своем.

— Мне надо ожить, Даница. И разобраться, что происходит.