Толстой не раз признавался, что не любил стихотворной формы. Однако, слушая стихотворения в его
Софья Андреевна с дочерьми и знакомыми около купальни на реке Воронке. Ясная Поляна, 1896 г.
Зал в яснополянском доме, служивший и столовой, и гостиной.
Л. Н. Толстой. Литография II В. Преображенского. Ясная Поляна, 1898 г.
Л. Н. Толстой. Фотография С. А. Толстой. Ясная Поляна, 1900 г.
Николай Николаевич Ге. Владимир Григорьевич Чертков.
Павел Иванович Бирюков.
Мария Львовна Толстая. Фотография П. И. Бирюкова. Ясная Поляна, 1895 г.
Лев Николаевич и Софья Андреевна в кабинете яснополянского дома. 1902 г.
Сыновья Л. Н.Толстого. Слева направо: Лев Львович, Илья Львович, Сергей Львович, Андрей Львович и Михаил Львович. Фотография С. А. Толстой. Ясная Поляна, 1904 г.
Л. Н. Толстой и польская пианистка Ванда Ландовская. Фотография С. А. Толстой. Ясная Поляна, 1907 г.
«
JI. Н. Толстой с родными на прогулке в яблоневом саду. Ясная Поляна, 1903 г.
С. И. Танеев и А. Б. Гольденвейзер. Фотография С. А. Толстой. Ясная Поляна, 1906 г.
JI. Н. Толстой. Фотография В. Г. Черткова. Ясная Поляна, 1908или 1909 г.
JI. Н. Толстой под «деревом бедных». Фотография П. Е. Кулакова. Ясная Поляна, 1908 г.
Л. Н. Толстой и Д. П. Маковицкий отправляются на прогулку по окрестностям Ясной Поляны. Фотография А. И. Савельева. Январь 1910 г.
Ружья и пистолеты из яснополянского дома.
Jl. Н. Толстой в окрестностях Ясной Поляны. Фотография К. К. Буллы. 1908 г.
Л. Н. Толстой играет в шахматы с М. С. Сухотиным. Фотография К. К. Буллы. Ясная Поляна, 1908 г.
Л. Н. Толстой играет в городки с сыном В. Г. Черткова Владимиром. Фотография Т. Тапселя. Май 1909 г.
Троицын день в Ясной Поляне. Фотография Т. Тапселя. Май 1909 г.
Лев Николаевич и Софья Андреевна среди крестьян (тот же день).
Л. Н. Толстой на открытии в деревне Ясная Поляна народной библиотеки Московского общества грамотности. Фотография В. Г. Черткова. 31 января 1910 г.
Похоронная процессия шествует от станции Засека в Ясную Поляну. Фотография А. И. Савельева. 9 ноября 1910 г.
Софья Андреевна у могилы Льва Николаевича Толстого. 1912 г.
исполнении, близким было сложно в это поверить. Кажется, никто так тонко не чувствовал поэзию, как он, ее критик. Не случайно писатель являлся автором 36 стихотворений, одно время увлекался ритмической про- w >й. Все Толстые говорили литературно, выразительно, художественно, особенно сам писатель. Близкие отмечали, что читал он так, что можно было заслушаться и I к- заметить, как пролетело время. «После чая, — вспоминала А. А. Толстая, — Лев читал нам вслух норвежские повести в русском переводе, которыми он восхищался, читал прекрасно, хотя слегка конфузился, когда попадались опасные, то есть не совсем приличные места». По особенно проникновенно читал он стихи — Пушкина, Тютчева или Фета. Он умел на сверхчувственном уровне соприкоснуться с тайной поэта, с его энергией, породившей музыку стиха. Толстой признавал всего пять поэтов — Пушкина, Лермонтова, Баратынского (за его «Смерть»), Тютчева и Фета. Других он поэтами не < читал.
У Пушкина, по его мнению, слабы крупные вещи, а «Евгений Онегин» и небольшие стихотворения — «хороши». Всем советовал читать «Повести Белкина», «Пиковую даму», которую считал образцовым произведением. Не переставал восхищаться языком Пушкина, его (>строумием и здравым смыслом. Лермонтовского «Демона» называл «слабой вещью». Потом, считал Толстой, произошло «падение» поэзии, которое олицетворяли (обой Фет, Майков, Полонский, Апухтин и декаденты.
Писатель придавал особое значение «психологии творчества». Для него было важным, в какое время дня или ночи создавалось то или иное произведение. Сам Толстой предпочитал творить по утрам. Ночью он написал лишь план пьесы «Власть тьмы». Он легко определял, какие книги написаны днем, а какие — ночью. Диккенс и Руссо, по его мнению, писали днем, а Достоевский и Байрон — ночью. В романах Достоевского, утверждал писатель, уже в первых главах все сказано, вся суть, а дальше идет только сплошное «размазывание и повторение». «Психология творчества» Шиллера, по убеждению Толстого, заключалась в смаковании шампанского и в том, что он держал ноги в холодной воде.
В его произведениях это очень чувствуется. Размышляя о поэтах, Толстой вспомнил о Бальмонте, который читал ему свои стихотворения. «Глупости, глупости» — таков был «вердикт» Льва Николаевича. Писатель считал, что этот поэт «глуп».
Надо отметить, что в своих вкусах Толстой был довольно противоречив. Не случайно именно в дуальности Ницше он усмотрел искренность философа. Пожалуй, только один писатель удостоился восхищения Льва Николаевича — Иоанн Богослов: «У него такие мысли, которые я только сейчас понял».
Что касается поэтов, то о своем знакомом Фете, например, Толстой говорил следующее: «Умен был. Своим умом думал. От этого он и был поэт. Знаете, что означает "поэт"? По-гречески noiew, работать». «…Читать Фета — это слаще всякого вина… Стал читать Фета, одно стихотворение за другим, и все не мог остановиться, выбирал свои любимые, и испытывал такое блаженство, что, казалось, сердце не выдержит — и не мог представить себе, что есть где-то люди, для которых это мертво и ненужно. Оказывается, мы только в юбилейных статьях говорим, что поэзия Фета это "одно из высших достижений русской лирики", а что эта лирика — есть счастье, которое может доверху наполнить всего человека, этого почти никто не знает».
Стихи Тютчева Толстой читал словно «молитву». Любил его «Весну». Зимой забывал это стихотворение, а весной цитировал от строчки до строчки. И неизменно возвращался к Пушкину, восхищался им. «Никакого усилия в его стихах не чувствуется. Только он так мог сочинять. Прочел за последнее время всего Пушкина. Все лучшее — это Пушкин!» «Хорошо пишут стихи французы и русские». И все же, считал Толстой, поэты связаны рифмой, не свободны в самовыражении. Исключение, по его мнению, составлял лишь Пушкин, который и мыслил стихами.
Толстой много читал и был прекрасным рассказчиком: легко запоминая тексты, часто цитировал их своим гостям. О его энциклопедических познаниях можно говорить бесконечно. Кажется, он не пропускал ничего интересного, но выбирал из памяти самое впечатляю
щее. Изучал языки, собирал материалы для своих сочи- иений, читал Евангелие, критику священных писаний. Из беллетристики любил Диккенса, Теккерея, Троллопа, <1»лобера, Гюго, Мопассана, Доде и Гонкуров, а вот талант Золя называл «преднамеренным», а его описания (читал слишком мелочными и подробными. Блестяще шал русскую литературу, ценил Тургенева, Достоев- < кого. Не любил Мельникова-Печерского из-за его — фальшивого тона». Толстой говорил, что детям следует читать то же, что и взрослым — «Робинзона Крузо», Дон Кихота», «Путешествия Гулливера», «Оливера Твис- га», «Дэвида Копперфильда». Незаурядная эрудиция пи- (ателя ощущалась в каждом произнесенном им слове, и с то гости этим «угощением» только наслаждались.
А каким был Лев Николаевич в реальном соприкос- I ювении с коллегами по перу? На «ты» он был лишь с од- и им Островским, который восхищал его своим истин-
I ю русским стилем жизни. Леонтьева считал «умным и чутким к художеству», а Каткова «бестолковым»: этот нывший друг Герцена сделался «черносотенцем». Некрасов производил на Толстого впечатление очень i ильного, жестокого и холодного человека. Лев Николаевич считал его нравственно высоким, цельным, но не симпатичным. Дружинина находил «милым». Тургенева — добрым, но не самобытным. «Эх, какой глупый я был, что хотел стреляться с ним!» — признавался Толпой. С Достоевским лично не был знаком. В Герцене сто поразила живость лица. Его роман он нашел очень трогательным: жена покинула мужа, ушла с поэтом, а когда поэт бросил ее, снова вернулась к мужу — «Это чудесная черта!».
Высоко ценил Боборыкина. Познакомился с ним, когда того выбирали в члены Академии. Лев Николае- нич тогда сказал: «Если бы у меня было 10 шаров, все отдал бы за него. Он умел писать!» Короленко, которого 1<)лстой принимал у себя, показался ему «несимпатичным». Некрасов, Чернышевский, Михайловский, откро- нснничал писатель, всегда были ему неприятны. Ему претил не их либерализм, а некая «серединность, журнальная либеральность». В. Г. Чертков как-то спросил