Читать интересную книгу А порою очень грустны - Джеффри Евгенидис

В поездах, автобусах, на кораблях, которые развозили их по всем этим местам, Митчелл читал книжки из своего рюкзака, одну за другой. Проникнуть в сознание Фомы Кемпийского, автора «О подражании Христу», было трудно. Некоторые части «Исповеди» святого Августина, особенно сведения о его юности, проведенной в услаждении себя, и о его африканской жене, открывали глаза на многое. Однако «Внутренний замок» святой Терезы Авильской оказался захватывающей книгой. Митчелл проглотил ее за ночь, когда они плыли на пароме из Гавра в Росслар. Перед тем они поездом с вокзала Сен-Лазар приехали в Нормандию, чтобы посетить ресторан, где работал Ларри в школьные каникулы. Там их ждал пышный обед с семейством владельцев, затем они переночевали в их доме и отправились дальше, в Гавр, чтобы плыть оттуда через Ла-Манш.

Море было неспокойное. Пассажиры либо бодрствовали в баре, либо пытались уснуть на полу открытой каюты. Митчелл с Ларри, исследовав подпалубные помещения, сумели проникнуть в пустовавшие каюты для старших членов экипажа, с ванной-джакузи и койками, и там, среди этой незаслуженной роскоши, Митчелл читал о пути души к мистическому союзу с Богом. Во «Внутреннем замке» описывалось видение, посетившее святую Терезу, где фигурировала душа. «Душа представлялась мне похожей на замок, состоящей из одиночного алмаза или очень прозрачного кристалла, содержащей множество комнат, подобно тому как на небесах имеется множество обителей». Поначалу душа лежала во тьме снаружи, за стенами замка, мучимая ядовитыми змеями и жалящими насекомыми — собственными грехами. Однако милость Господня помогала некоторым душам выползти из этой трясины и постучать в ворота замка. «Наконец они входят в первые комнаты подвала замка, в сопровождении многочисленных пресмыкающихся, которые тревожат их покой и мешают им увидеть красоту здания; и все-таки то, что эти люди нашли путь сюда, уже огромное благо». Всю ночь, пока паром качало, пока Ларри спал, Митчелл читал о том, как душа движется через остальные шесть обителей, укрепляя себя нравоучительными проповедями, умерщвляя себя покаянием и постом, совершая благотворительные акты, медитируя, принимая затворничество, сбрасывая свои старые привычки и становясь более совершенной, пока наконец не обручится с Супругом. «Когда Господу нашему угодно смилостивиться при виде тех страданий, нынешних и прошлых, что эта душа приняла в своем стремлении к Нему… тогда Он, прежде чем скрепить небесный брак, вводит ее в Свою обитель, иначе — в приемную. Это седьмая обитель, ибо, если есть у Него обиталище на небесах, так же есть оно и в душе, где может поселиться Он один и никто более и которое можно именовать вторым небом». Митчелла поразили не столько образы, подобные этим, которые, видимо, были заимствованы из Песни Песней, сколько практицизм книги. Она представляла собой руководство по духовной жизни, полное конкретных подробностей. Например, в описании мистического союза святая Тереза упоминала следующее: «Вам может почудиться, будто такая персона не в себе, будто ее разум слишком опьянен, чтобы заботиться о чем-либо еще. Напротив, она куда активнее прежнего во всем, что касается служения Богу». Или дальше: «Это присутствие не всегда столь же полно осознается, то есть столь же отчетливо проявляется, сколь в начале или же в те времена, когда Бог по новой осыпает душу милостями; иначе объекту их невозможно было бы заниматься чем бы то ни было еще или жить в обществе». В этом чувствовалась искренность. В этом чувствовалось что-то такое, что испытала на себе святая Тереза, написавшая это пятьсот лет назад, такое же настоящее, как сад перед окошком ее кельи в Авиле. Существовала разница между тем, когда человек выдумывает из головы, и тем, когда он использует метафорический язык, чтобы описать невыразимые, но все же настоящие переживания.

Как только рассвело, Митчелл поднялся на палубу. После бессонной ночи в голове его было пусто, она кружилась от только что прочитанного. Глядя на серый океан и туманный берег Ирландии, он размышлял о том, в какой комнате находится его душа.

Они провели два дня в Дублине. Митчелл заставил Ларри посетить храмы Джойса: Экклс-стрит и башню Мартелло. Ларри повел Митчелла смотреть выступление «Бедного театра» Ежи Гротовского. На следующий день они уже двигались на запад автостопом. Митчелл пытался внимательно разглядывать Ирландию, особенно графство Корк, откуда родом были его предки по материнской линии. Но там все время шел дождь, поля покрывал туман, а сам он к тому времени уже читал Толстого. Существовали книги, которые, пробившись сквозь суету жизни, хватали тебя за шиворот, в которых говорилось лишь о самых истинных вещах. «Исповедь» была одной из таких книг. В ней Толстой пересказывал басню о человеке, который, убегая от разъяренного зверя, прыгает в колодец. Однако, падая в колодец, он видит на дне дракона, поджидающего, чтобы сожрать его. Тут человек замечает, что из стены торчит ветка, и повисает, ухватившись за нее. Таким образом человек спасается от драконовой пасти и от зверя наверху, но выясняется, что тут есть другое небольшое осложнение. Две мыши, одна черная, другая белая, бегают по ветви и грызут ее. Рано или поздно они источат ее до конца, и человек упадет. Размышляя о своей судьбе, которой не избежать, человек замечает еще одну вещь: с листьев ветви, за которую он держится, капает мед. Дотянувшись до капель языком, человек слизывает их. Это, говорит Толстой, и есть то затруднительное положение, в котором находимся мы, люди: каждый из нас — человек, вцепившийся в ветку. Нас ожидает смерть. Выхода нет. Поэтому мы пытаемся отвлечься, слизывая те капли меда, до каких нам только удается достать.

В том, что читал Митчелл в колледже, как правило, не излагалась Мудрость с большой буквы «М». Зато в этой басне излагалась. Это была правда о людях вообще и о Митчелле в частности. В самом деле, чем занимались он и его друзья, если не свисали с веток, высовывая языки, чтобы ухватить сладкого? Он вспомнил о своих знакомых, этих людях с их великолепными юными телами, с их летними домиками, с их модной одеждой, с их действенными снадобьями, с их либерализмом, с их оргазмами, с их прическами. Все, чем они занимались, либо доставляло удовольствие само по себе, либо было направлено на то, чтобы его добиться. Даже те из его знакомых, которые увлекались политикой и протестовали против войны в Эль-Сальвадоре, делали это главным образом для того, чтобы выставить себя в привлекательном свете, будто они — участники крестового похода. А хуже всего были художники, живописцы и писатели — они считали, будто живут ради искусства, а на самом деле лишь потакали своей склонности к самолюбованию. Митчелл всегда гордился собственной дисциплиной. Он учился настойчивее всех своих знакомых. Но это была всего лишь его привычка крепче держаться за ветку.

Что думал о Митчелловом списке для чтения Ларри, было неясно. Большую часть времени он ограничивал свою реакцию тем, что приподнимал одну рыжеватую ривердейлскую бровь. Будучи вхожими в художественные круги университета, Ларри с Митчеллом привыкли к тому, что люди подвергают себя радикальным преобразованиям. Мосс Ранк (это была девушка), поступив в Браун, была известна как участница команды по кроссу с румяными щеками. Ко второму курсу она отвергла ношение одежды, предназначенной для лиц определенного пола, и стала заматываться в бесформенные наряды, которые изготавливала сама из толстого, удушливого с виду серого фетра. С людьми вроде Мосс Ранк у Митчелла с Ларри была своя стратегия: делать вид, что ничего не замечаешь. Когда Мосс подходит к тебе в Синем зале, перемещаясь, словно корабль на воздушной подушке, — так казалось из-за длинного подола ее робы, — надо подвинуться, чтобы она могла сесть. Если кто-нибудь спрашивает, кто она вообще такая, говоришь: «Это Мосс!» Несмотря на свои странные наряды, Мосс Ранк оставалась все той же веселой девушкой из Айдахо, что и всегда. Другие считали ее странной, но Митчелл с Ларри — нет. Что бы там ни привело ее к этому кардинальному повороту в отношении одежды, Митчелл и Ларри не задавались вопросами на этот счет. В их молчании отражалась их солидарность с Мосс в противостоянии всем тем, кто следовал условностям, нося свои пуховики и кроссовки «Адидас», этим людям, которые изучали экономику или инженерное дело, которые последний отрезок полной свободы в жизни готовы были провести, не занимаясь ничем — хоть самую малость — необычным. Митчелл и Ларри знали, что Мосс Ранк не сможет вечно носить свои андрогинные одежды. (Еще одна приятная черта Мосс заключалась в том, что она хотела быть директором школы для старшеклассников.) Настанет день, когда Мосс, чтобы получить работу, придется повесить в шкаф свой серый фетр и надеть юбку или деловой костюм. Митчелл и Ларри не хотели при этом присутствовать.

Точно так же Ларри относился к интересу, который Митчелл проявлял к христианскому мистицизму. Он замечал. Ясно давал понять, что замечает. Но никак не комментировал, во всяком случае — до сих пор.