Читать интересную книгу Египтолог - Артур Филлипс

Я приказал Ахмеду и еще двум рабочим отвезти искалеченного в город, позаботиться о его увечье и вернуться обратно через двадцать четыре часа. Одного рабочего я оставил при себе — нам предстояло тяжело потрудиться, кроме того, кто-то должен был помочь мне перевязать раны.

Рабочий снял с моей ноги ботинок, и от боли я чуть не прокусил себе щеку. Сколько-то гостиничных простыней и вода были принесены в жертву, дабы омыть и перевязать мою обезображенную кровоточащую ступню. Позднее того же числа я смог наконец проковылять в новооткрытую камеру и расставить там фонари. Не без горечи следует упомянуть об ужасной, невосполнимой потере двери «В», на которой имелась великолепная иероглифическая надпись:

АТУМ-ХАДУ, ВЛАДЫКА НИЛА, ПЛЮЕТ НА СВОИХ ПРЕСЛЕДОВАТЕЛЕЙ, ОНИ ПОТРЕВОЖИЛИ ЕГО СЛИШКОМ ПОЗДНО И ЗАПЛАТЯТ ЗА ВТОРЖЕНИЕ УЖАСНУЮ ЦЕНУ.

Даже если кто-то по сю пору еще сомневался в наших предпосылках и достижениях, эти иероглифы отменно доказывали нашу правоту. Надеюсь, мы сможем восстановить надпись из осколков разбитой двери, но, боюсь, она утрачена безвозвратно. Виновен в этом я, а также идиоты из Департамента древностей, которые создали невыносимые условия работы и ныне оторвали от моей ноги свой кусок мяса.

Нога стремительно распухала, оттого я вынужден был отложить осмотр новой камеры и провести вечер, вновь и вновь меняя мокнущие повязки. Рана скверная, и все же это скромная цена за наше открытие. Велел рабочему отдохнуть и принести еще воды и трость. Находясь в здравом уме, я не мог вернуться в особняк или отправиться к врачу до тех пор, пока не зарисую план новой камеры усыпальницы. Забыться сном было невозможно.

Настало 17 ноября, я увидел проблеск света и, поскольку мой человек пока не возвращался, опять промыл и перевязал ступню очередной полоской ткани от простыни, истратив остатки питьевой воды. Насилу рассветало; я обнаружил, что дело куда серьезнее, чем я думал: мизинец и безымянный палец явно сломаны, равно как и, если судить по багровой опухоли, некоторые кости ступни. Порезы в основном поверхностные, мой ботинок послужил ступне броней, хотя в нескольких местах кожа рассечена, и простыня побурела. Закончив самолечение, я, спотыкаясь, отправился исследовать камеру, кою мы временно будем называть «Камерой Замешательства».

Эта вторая камера на первый взгляд столь же пуста, как и Пустая Камера. Потому должно заключить: Атум-хаду и его оставшийся неизвестным архитектор гробницы решили, что грабителя, взломавшего Пустую Камеру, узревшего зловещее проклятие на двери «В» и обладающего притом достаточной силой, чтобы двигаться вперед, остановить способно только полное разочарование, ибо ни страх, ни препятствия его уже не остановили; оттого царь и его зодчий решили не утруждать себя измышлением новых проклятий либо помех движению и взамен попытались убедить потенциального вора, что он зазря теряет время. По этой причине перед нами — еще одно голое помещение. Разумеется, никто пока что досюда не добрался, потому при всем уважении к хитростям Атум-хаду я не могу не счесть их избыточными.

Как бы то ни было, моя гробница сейчас выглядит так:

рис. «Е» ПЛАН ГРОБНИЦЫ АТУМ-ХАДУ НА 17 НОЯБРЯ 1922 ГОДА

Если бы не (утраченная) надпись на двери «В» и пение двери-соблазнительницы «С», я сам познал бы замешательство и отчаяние не меньшие, чем гипотетический грабитель древности.

Поздним утром 17-го числа мой рабочий возвратился с бинтами, водой и тростью из твердого темного дерева, с верхней частью, изогнутой наподобие царского скипетра. «Знаете ли вы, что, повредив на раскопках ногу, он послал за тростью и продолжил работать как ни в чем не бывало? Трость выставлена в „Клубе исследователей“ в Каире».

Ходить с тростью было легче; каждое движение ноги отдавалось нескончаемым эхом падения двери. Я насытился, напился и закончил осмотр Камеры Замешательства под увеличительным стеклом. Помещение, как и предполагалось, оформлено обманным манером: уподобясь опоссуму, что прикидывается мертвым, Камера Замешательства прикидывается, будто в ней ничего нет — кроме слабого, но ясного абриса двери «С».

При помощи моего рабочего (Ахмед и трое остальных задерживались) я начал удалять пыль и обрабатывать долотом контур двери «С». Работа по-прежнему шла неспешно: долото, щетка, киянка, клин, щетка, долото, щетка, киянка, клин, щетка. Навалилась ужасная слабость, меня даже немного лихорадило — несомненно, от волнения: что ждет нас за последней чудесной дверью? Дважды или трижды я, хромая, отступал, потому что мне было дурно. По меньшей мере дважды я от усталости забывался тревожным сном на одной из походных кроватей в Пустой Камере, наверстывая часы, украденные у меня бессонницей. Проспав почти весь день и всю ночь 17-го числа, я пробудился очень рано, до рассвета — такова наша с Атум-хаду злополучная привычка. 18-е. Слух (но не зрение) подсказывал, что верный мне рабочий спит в темном углу. Остальные так и не вернулись. Я вышел наружу, чтобы рассмотреть звезды над Дейр-эль-Бахри.

Не могу сказать, что я был бодр и весел в своем ночном дозоре.

Наконец 18-го числа взошло солнце, и при бледном свете мне открылось, что я один: очевидно, я принял эхо собственного дыхания за дыхание рабочего, коего не было. Я отметил, что Ахмед и остальные опаздывают уже на восемнадцать часов. Мне пришло в голову, что меня, возможно, предали; малодушие и корыстолюбие туземной рабочей силы могут явить себя в любой момент. Не будучи сей момент вознаграждена, эта сила вполне способна на дезертирство. Что ж, так тому и быть. Я решил продолжать работать над дверью «С», невзирая на ранение, жажду, голод и праведный гнев. Затем я заложу фасад гробницы булыжниками, залеплю грязью, вернусь в Луксор, представлю свое открытие инспектору Департамента древностей и приму выговор, а также людей и техническую поддержку, которую мне окажут вследствие сделанного открытия. В частности, весьма полезно провести в гробницу электричество — это позволит избавиться от фонаря и смердящего светильника и значительно увеличить число часов, которые рабочий может проводить внутри без необходимости выбираться на свежий воздух.

Сегодня, 18-го числа, около полудня вернулись Ахмед с тремя рабочими. Они рассыпались в извинениях и явно рады были увидеть контур двери «С». Раненый нуждался в срочной помощи, Ахмед оставался в особняке, пока не появились кошки, которых надо было накормить, после чего Ахмед со товарищи по собственному почину добыли инструменты, которые, по их разумению, будут полезны «в нашем общем деле». А именно: две тяжеленные кувалды. Я был тронут, однако задал им элементарный вопрос: что случится с сокровищами, ждущими нас по ту сторону двери «С», если мы возьмем на вооружение эту дверепробивную технику? Глядя на их лица в тот момент, я не смог удержаться от смеха.

Оставив Ахмеда с одним из рабочих сторожить гробницу ночью, я при помощи двух других добрался до виллы Трилипуш. Каждый валкий шаг жестокосердного осла превращал мое тело в костедробилку; всю дорогу я думал о том, что вскорости наступят блаженные времена и я смогу передвигаться в открытую, при свете дня, с благословения паяцев при исполнении, гиксосов новой эпохи, толкающих людей на вынужденный обман.

Одна только вилла Трилипуш не обманула моих надежд: горячая ванна, стаканчик-другой, перевязка ступни, которая ныне слишком велика и не помещается в ботинок, и вот я уже описываю произошедшее в дневнике.

Позже. Мой человек вернулся с почты, где меня дожидались письмо и каблограмма. Каблограмма: Ч. К. Ф. поздравляет меня, уведомляет о том, что санкционировал денежный перевод, и просит немедленно прислать перечень находок, «особ, предметы, представляющие интерес частного, персонального свойства». Письмо из Луксорского банка подтверждает каблограмму Ч. К. Ф.: два дня назад, в четверг, 16-го, из США на мой счет была переведена — с точностью до злокипучего доллара! — лишь восьмая доля месячного платежа, того, что был выбит с огромными трудами и внесен в «Предварительную общую смету»; но и эти деньги, если уж говорить начистоту, запоздали на двадцать пять дней. Несмотря на понесенные мною за последнее время расходы и неимоверные обещания, Ч. К. Ф. соизволил сделать столь мизерный вклад, что деньгами буквально и не пахнет.

Эта измена выбивает у меня почву из-под ног. Если бы я мог приписать Ч. К. Ф. хоть толику логики — но и этой толикой он, разумеется, не обладает. Намекает ли он на то, что восполнит разницу следующим переводом, намеченным на 22 ноября? В тревоге я пытаюсь проследить за ходом его мысли, которая, как должно предположить, сбита с пути истинного зловещим Ферреллом. Ч. К. Ф., без сомнения, подпал под его нечистое влияние. Есть способы возродить наше сотрудничество, но они, по моему убеждению, не годятся для компаньонов. Почему он так со мной поступает? Вотще стремлюсь я понять, отчего мой никудышный, скаредный Владыка Щедрости, вместо того чтобы оправдать возложенные на него скромные надежды, отправляется в какую-нибудь бостонскую пивную, дабы раструсить столь нужные Атум-хаду денежные средства на подпольную сивуху и юных барышень в компании дружков-бандюганов и наложницы из Скандинавии.