— официантов оказалось два, второй стоял в уголке, но при виде букета в руках у Светы мгновенно вышел из тени («Всем выйти из сумрака!» — непонятно пошутил, судя по хихиканью, дед) и предложил поставить цветы в вазу.
После того, как цветы были сданы на попечение профессионала, мы со Светланой устроились на креслах, с которых лучше видна была сцена. Я, вспомнив уроки этикета, взял шампанское, хоть и не собирался пить. Света на нервах махнула первый бокал сразу, правда, ей это было что слону дробина, но позволило собраться с мыслями и добавку уже цедила медленно, как и полагалось.
Кроме нас в ложе было двое представителей фирмы звукозаписи и незнакомая мне пара, которую мне никто не представил, как и меня им. Так что мы просто раскланялись.
Наконец начался концерт. Но вместо ожидаемого многими профессора на сцену вышел какой-то незнакомый хмырь, которого, конечно, представили: какой-то там артист губернской филармонии, и прочее, но Света была разочарована. Однако дед начал рассказывать мне, а я — ей кое-что про тонкости организации таких вот сборных концертов. В частности, что выступать первым на них не то, что не почётно, а задача для «смертников». О том, что такое «разогрев публики», и что проф, скорее всего, будет закрывать концерт. Так оно и получилось.
Больше часа мы слушали других певцов и целые их группы. Не хочу сказать, что были плохие исполнители, но как-то оно всё получалось… однообразно, что ли? Заунывно и печально, нагоняли тоску наперегонки с осенней погодой. А то разнообразие, что всё же было — так лучше бы его не было. Песня про блоху, например. Нет, я знаю, что есть, например, вокализы — песни без слов, и дед ещё накидал вариаций, когда голос выступает как ещё один музыкальный инструмент. Однако это…
«В моём мире тоже было что-то, до боли похожее. „Блоха, ха-ха“. К счастью, вымерло ещё век назад. С другой стороны — эту гнусь всё ещё помнят, и не только узкие специалисты».
Света тоже особого восторга не испытывала, но удовольствие получала много большее, чем я. Наконец, на сцену под перечисление всех достижений и регалий, а также рукоплескание публики вышел Валериан Елизарьевич.
— Добрый вечер, уважаемая публика! Как давно я не произносил этих слов! И как же рад снова сказать это! — Профессор переждал возникший в зале шум ободрения. — Но эти годы не были потеряны. Занявшись преподавательской деятельностью, общаясь с молодёжью, я углубил своё понимание музыки, расширил палитру приёмов и методов, обогатился жанрово — и хочу предоставить всё это вам, для оценки и, надеюсь, удовольствия.
— Вот, учись, Света — ещё ни ноты не спел, а уже овации!
— Завидуй молча! — усмехнулась Светлана. Ладно-ладно, недолго осталось до сюрприза.
Начал профессор с «обновлённого» старого романса — по всей видимости известного, поскольку Света шевелила губами, но явно не попадала в изменившуюся мелодию. На моё взгляд, исполнение Лебединского выгодно отличалось от предшественников отсутствием протяжных завываний, «как собака на луну», по выражению деда. Заодно и дыхание экономит, как сообразил я. Чуть более быстрый темп пения создавал, при сохранении длительности песни, более длинные проигрыши между куплетами, также позволяя перевести дыхание. А профессор молодец — здорово совмещает «новизну стиля» с возможностью снизить влияние проблем со здоровьем.
Кстати, о здоровье — дед вылез с очевидным, казалось бы, вопросом:
«А почему он, кстати говоря, у магов не вылечится? Мы же с тобой обсуждали — у вас есть маги, занимающиеся лечением, которые хоть ногу новую вырастить могут. Деньги у профессора есть, связи — тоже. Почему не лечится⁈»
«Не знаю, честно говоря. Может, ждёт, пока конкретный специалист освободится? Или подготовка к лечению особая нужна? Знаешь, дед, мне самому интересно — надо будет спросить при случае».
Между песнями Лебединский делал довольно большие паузы для общения с залом — и чтобы перевести дух. При этом умудрялся не только не снижать интерес публики, но даже подогревать его. Наконец, после второго романса и вопросов в зал насчёт того, понравилось ли, он заговорил и о нашей совместной работе.
— Когда я упоминал, что общение с молодёжью обогатило меня в части репертуара — я не лукавил и не пытался приукрасить реальность. Именно такое общение уже расширило мой репертуар, в том числе — жанрово, и я надеюсь, расширит ещё больше. Этим летом я буквально познакомился в поезде с одним замечательным молодым человеком. Он любезно передал мне черновик песни мелодию, строй, заготовку текста, просто под честное слово. После доработки мною — получилась песня, которую вы уже могли слышать на вышедшей в начале осени сигнальным тиражом пластинке. Итак, впервые на этой сцене — принимайте!
Раздались знакомые аккорды и зазвучала песня, которая в мире у деда начиналась словами «Там, где клён шумит», у нас же клён превратился в дуб и шуметь перестал. Светлана слушала, прикрыв глаза, но губами не шевелила — значит, слов не знала и, стало быть, пластинки у неё нет.
Переждав очередные овации, профессор умело их усугубил, произнеся:
— Радость встречи с вами, дорогая моя публика, я уже вернул — во многом благодаря этой песне, которая подтолкнула меня к возвращению на сцену.
«Да уж, судя по реакции публики после такого анонса пластинку точно раскупят, в ближайшие же дни. Умеет продавать, чертяка!» — это дед, разумеется.
— Спасибо, спасибо! Так вот, этот молодой человек, которого я не оставляю надежд уговорить перейти учиться в МХАТ, на мою кафедру, ухитряется совмещать учёбу в одном из ВУЗов города, серьёзную работу и создание новых песен. Да-да, он не остановился на содеянном, а только вошёл во вкус. Сейчас ещё две его песни репетирует студенческий ансамбль нашей академии, а одну я хочу представить вам сейчас. Причём на этот раз он принёс уже готовое произведение, в котором мне оставалось только сделать аркестровку и отрепетировать. Премьера песни! Слова и музыка студента Могилёвской хозяйственно академии Рысюхина Юрия Викентьевича — запомните это имя, поверьте моему опыту, вы ещё не раз услышите его. Исполняет инструментальный ансамбль губернской филармонии, солист — Валериан Лебединский! «Надежда!»
В момент, когда профессор назвал имя автора, Мефодьевна повернулась ко мне, глядя на меня огромными, застывшими лазами в огромном удивлении и отчасти даже ступоре. В каковом и пребывала до момента, когда Лебединский начал петь, после чего встрепенулась, повернулась лицом к сцене и застыла уже так.
«А профессор умеет зажечь зал!» — заявил дед.
Да уж. Даже переделанные романсы уже звучали иначе, «Клёнодуб» хоть и ложился в общую канву романтических страданий, но обладал совсем иной