...У Гриши Козлова был друг-кагэбэшник.
Он приходил в гости, садился на кухне и говорил:
— Мы — люди невидимого подвига, те, о ком не пишут в газетах.
Ещё он называл себя бойцом незримого фронта.
Когда он пришёл первый раз, Гриша очень испугался, что друг (бывший одноклассник) увидит религиозную литературу и всякие бумаги в кабинете на столе.
Но другу на бумаги было плевать — он пришёл не за этим, а просто выпить и поговорить по душам.
("И все терялось в снежной мгле, седой и белой.")
— Мне родина и партия дали все, — сказал Морозов.
("Свеча горела на столе..")
И все будет отнято — болезнью, старостью, смертью.
...Они думают, небось, что мне обидно оттого, что пришлось покинуть альманах. А я горюю о гражданской войне, которая так и не кончилась, и скорблю о разгроме страны и разрухе культуры.
— Вот так и спасаемся, — сказал Чуванов, лучезарно улыбаясь.
("...Свеча горела.")
С улицы доносился тревожный, горьковатый запах ладана. Церковь всегда в походе. Дым костров на привале странников.
Часть пятая
НЕ СТРЕЛЯЙТЕ В ПИАНИСТА
ШИНЕЛЬ
Разночинцы были так тоскливы из-за своего атеизма.
"Все мы вышли из гоголевской шинели."
Гоголь совершил удивительную подмену. Реальный факт был другим: Кюхельбекер купил флейту, которой очень дорожил, и её украли. Он тяжело это переживал.
Подменив украденную флейту украденной шинелью, Гоголь был по-своему прав: шинель — нужная, полезная вещь, не то что флейта — в сущности, пустяк, колебатель воздушных струй.
И мир стал тягостно-гнетущим, серым, как шинель, как промозглое небо Питера.
ТЕАТР
"Мы длинной вереницей пойдём за синей птицей", — пела фонограмма. На другом магнитофоне — тоже студийном — STM — крутился ролик с чириканьем соек и дроздов, отдаваясь в звукоусилительных колонках, искусно впрятанных в ротонду с высокой, возможно, семиметровой клеткой с канарейками и волнистыми попугаями, которые сами по себе пели неохотно, но свист записанных на плёнку вольных собратьев подхватывали, и детишки, глазея на райскую клетку, радовались в антракте.
Так же точно включалась фонограмма с "Интернационалом" на партсобраниях — сами по себе партийные петь эту пакость стеснялись, не говоря уж о прочей публике, которую на "открытые" собрания загоняли силком, а с закрытых , напротив, изгоняли, даже если и некого было изгонять, по раз и навсегда наведённому ритуалу, очень похожему на "оглашеннии, изыдите" перед "Херувимской".
Фонограммы и стали моей новой работой, а устроил меня сюда, в театр синей птицы, не кто иной, как Саша Беатов, порвавший с карьерой сторожа и Навострившийся таскать тяжеленные микрофонные стойки на сцену и обратно. Голоса у оперных артистов были хилые, зал огромный — вот и понадобилась Наталье Сац наша свитерная братия, называвшаяся несколько обидно — службой слаботочного оборудования.
— Меня Гуднарским дразнят, — сообщил мне, знакомясь, начальник службы Юрий Петрович Гуднарский — морской подполковник в отставке — маленький, подтянутый, с подкупающее беззащитными глазами перелётной птицы, присевшей на чужой rарниз.
Народ там был простой и без затей: Сергей Сергеевич — бывший главный инженер радиозавода, склонный к историософии телевизионный мастер Юлик — впоследствии один из лидеров русской Праворадикальной партии в Израиле, аскетично Поджарый Слава — фанат Высоцкого, владелец самой полной в Москве коллекции его записей, ныне ставший горячим поклонником моего друга — мужественного певца — о котором калужский режиссёр очень тонко заметил, что он (лысый, здоровенный, с ручищами профессионального шофёра) напоминает офицера разбитой белой армии, подрабатывающего таперством в эмигрантском полуголодном Париже...
— С животом надо бороться, — наставляла Наталья Сац тучного тенора перед поездкой в Токио. — Японцы боятся больших и толстых людей.
Мне нравилось, что в театре есть вахтёры — никто внезапно не войдёт. Чувствовал себя как в крепости: "И никогда меня вы не найдёте..." — лёг на дно.
Я бродил мимо тенистых аквариумов в фойе, где шевелили плавниками золотые рыбки, заглядывал в репетиционный зал.
— Разве можно вставлять хвост себе в задний проход? — выговаривала хозяйка театра студенту-практиканту из Алма-Аты. — Привяжите его к поясу.
Моей реальностью стали Баба-Яга, Колобок, нестрашные тигры, говорящие обезьяны и пьяные матросы на палубе пиратского корабля.
Были, конечно, и идейно выдержанные спектакли: "Винтовка и сердце" по Михаилу Светлову, в конце которого герой — комсомолец двадцатых годов — взрывал себя вместе с белогвардейцами "гремучей гранатой" (громыхали опять же мы — фонограммой из звукооператорской будки), и опера "Мастер Рокле" (на сюжет Карла Маркса) — о чертях, захвативших власть в неведомой стране...
Заверещал зуммер внутренней связи. Я надавил кнопку:
— Аппаратная!
— Третий звонок, — сообщил чуть искажённый переговорным устройством голос помрежа Светы. Плавным жестом вводится ещё одна фонограмма — хрустальная призывная мелодия (записывали действительно звон бокалов, безукоризненно подобранных по тону).
Где-то глубоко внизу, в полутёмном зале, подсвеченный потайными лампами, разыгрывался большой оркестр.
Но вот раздвинулся тяжёлый, расшитый золотом и стеклярусом темно-синий занавес. Я осторожно ввёл бесчувственные дотоле микрофоны. На сцену вышла величественная, в синем бархатном платье с приколотой к нему золотой звездой Героя, Наталья Сац и стала рассказывать зрителям о том, что синяя птица — это символ октябрьской революции, принёсшей детям счастье.
— Подводные лодки-малютки на гусеницах подкрадываются по мелководью, по дну к самому берегу, — повествовал между тем Сергей Сергеевич.— Перехватили переговоры с Москвой — кто-то матом ругался.
— Далась им эта Норвегия, фьорды... — удивился Саша сквозь наушники.
— Армии существуют для того, чтобы захватывать чужие территории. Для них это так же естественно, как для пьяного — приставать к женщине в ночной электричке.
КВАРТИРА
Её население похоже на примитивное племя.
Когда-то тут жил один человек — профессор Барков, у него, на конспиративном заседании большевиков, бывал Ленин. Поэтому на наружной стене дома висит мемориальная доска и с экскурсиями заходят пионеры.
Здесь дети растут, как цветы на помойке, как грибы. Все жители давно перероднились между собой. Одного — Леню — они пришибли незадолго до нашего приезда, а когда мы приехали, соседи справляли по нему сорок дней.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});