Читать интересную книгу Сделано в Швеции - Андерс Рослунд

– А если отец Хассе заявит в полицию?

Он придвигается ближе.

– На что заявит?

– Ты ему угрожал, Иван.

– Свидетелей-то нет. Верно? – Он смотрит на нее, на сыновей. – Кто-нибудь слышал, как я угрожал отцу Хассе? Кто-нибудь из вас? Или моя жена тут единственный полицейский? – Он задерживает взгляд на старшем сыне. – Лео, ты слышал? Слышал?

И ждет, пока не получает ответ:

– Нет, папа. Я ничего не слышал.

– Но я слышала, Иван.

Мама стоит вплотную рядом с папой. Вплотную с его рукой. Но ей все равно.

– Я слышала, как ты ему угрожал. И могу в точности повторить, что ты сказал.

– Ты что же… собираешься на меня донести? – Он придвигает руку ближе, почти касается ее лица. – Настучать собираешься? Да?

– Папа, не надо!

Феликс бежит к папе и маме, к руке, которая дрожит перед ее лицом.

– Папа! Не надо! Папа…

Он кричит, дергает отца за карманы брюк, пока тот не опускает руку.

– Ты никогда больше не станешь выступать против моей семьи.

Затем все разом приходит в движение.

Лео видит, как папа проходит через кухню на балкон, перегибается через перила. Мама трет руками глаза, идет в ванную, закрывает дверь и включает воду. Феликс идет за ней, старается догнать, стучит в дверь, хочет войти. А Винсент бежит к себе в комнату, к мячикам-бомбам и громко рыдает, бросая их.

Все в движении, ничто не стоит на месте.

Кроме Лео.

Только он один стоит, не поднимает руки, не кричит, не плачет.

Теперь он знает.

Что папа дрожит в квартире, которая стала меньше. Но на сей раз и изнутри, и снаружи.

50

Вообще-то темнота ей по душе. Долгие ночи в лечебнице, тишина, чей-то кашель в палате для пациентов, требующих особого ухода, тех, кого нужно переворачивать в постели, или тех, кто просыпается от кошмара и кого нужно успокоить – подложить под голову подушку, обнять, дать стакан воды. Темнота за окнами спальни совсем другая – преследует ее. Она долго ворочалась и в конце концов легла на правый бок, глядя, как он храпит на расстоянии ласки или пощечины, волосы и наволочка мокрые от пота. Через несколько часов он проснется, полный раскаяния, будет смотреть на нее, безмолвно просить прощения.

За дверью спальни слышны шаги, через секунду-другую входная дверь открывается и закрывается. Она садится на край постели, ищет под кроватью шлепанцы с помпончиками, выходит в коридор.

Там никого.

Кухня, гостиная, мастерская, комната Винсента. Все как обычно. Пока она не входит в комнату Лео и Феликса и не обнаруживает, что одна из кроватей пуста.

Она бросается на кухню, выбегает на балкон. Знает, что если кто-то спустился по лестнице, то выйдет через парадную.

Весь Скугос, кажется, спит. И дверь по-прежнему закрыта, никаких теней под уличными фонарями.

Она возвращается в комнату, садится на покинутую постель. Одеяло на полу, три подушки одна на другой.

Феликс.

Он кричал, требовал, чтобы отец убрал руку от ее лица, в панике стучал в дверь ванной и исчезал, прежде чем слова оборачивались угрозами. Но никогда не поступал так, как сегодня ночью. Может, поэтому она мерзнет, хотя на самом деле вовсе не так уж холодно. И не чувствует руки на правом плече, хотя она там уже довольно давно.

– Мама?

Она вздрагивает. Лео. Проснулся.

– Ты спи, спи, дорогой.

– Я его найду.

Она обнимает его. Мальчик взрослеет. Десятилетнее тело едва умещается в руках.

– Тебе надо поспать, мы с папой…

– Я знаю, где он.

– Он не выходил из подъезда.

– Знаю, он вышел через черный ход.

Старший сын одевается, выхватывая вещи из беспорядочной кучи на стуле – джинсы, свитер, пиджачок, ботинки, – и входная дверь хлопает второй раз за ночь.

Она стоит в кухне, одна. Круглые часы на стене тикают ужасно громко – где бы в квартире она ни находилась, они отсчитывают секунды. Она отодвигает полную пепельницу и билеты лото, смотрит на стены, которые некогда были ее домом.

Кровать, где храпит мужчина, весь в поту, с раскаянием.

Еще одна кровать, пустая, потому что кое-кто сбежал.

И еще одна, пустая, потому что он ищет того, кто сбежал.

А еще одна пуста, потому что она тяжело опирается локтями на кухонный стол и размышляет, не сбежал ли он потому, что около полуночи подслушал ее телефонный разговор с матерью, шепотом, но отчетливый и ясный, поскольку решение принято.

51

Сегодня ночью луна почти полная, и ее свет растекается по чистому небу и льется вниз, на задворки семиэтажного дома в стокгольмском предместье.

Вдох, выдох. Перед Лео крутой горный склон, где они любят играть, он отделяет жилые кварталы от леса, который год от года становится чуть меньше.

Он привычно готовится к пробежке, прижимается спиной к шершавой стене дома, а потом во весь дух мчится к скале и вверх по склону, чувствует под ногами трещины и выступы, которые помогают взбираться наверх. Сердце колотит по ребрам и в горле. Вдох, выдох. Трещина, ямка, выступ – и он на вершине. Здешние скалы вскоре превращаются в настоящий оборонительный вал, сооруженный для какой-то войны. Они часто играют среди этих отвесных ребристых стен с углублениями, похожими на пещеры. Лео быстро продвигается вперед, змейка, ловко ползущая по темному лесу с пятнами снега на земле.

Он знает, что миновал очередную сотню метров, когда в стене попадается очередная пещерка, квадратное углубление, пробитое кем-то в годы войны; Лео, Феликс, Яспер и Будда обычно прячутся здесь, когда сами воюют, вооружившись игрушечными автоматами. Яспер всегда побеждает – он лучше всех умеет маскироваться. Однажды даже обрезал волосы и скотчем приклеил к голове сухую, желтую траву.

Через четыреста метров расположена пещера, которая выходит в рощу – кривые деревья, где повесился Грегеров отец. Через шестьсот метров он минует скалу, с которой прошлым летом упал малыш Билли – его мать держала в десятом подъезде парикмахерскую; после случившегося она закрыла ее и бродила по Скугосу, а потом просто пропала. Лео до сих пор помнит, как выглядел труп, но решил никогда про это не думать.

– Феликс?

Вон там. Возле скалы, у обрыва. Лео подходит ближе, останавливается, прислушивается.

– Братишка? Где ты?

Младший брат сидит на самом краю.

– Феликс! Я тебя вижу.

Еще шаг. Надо подойти как можно ближе. В лунном свете Феликс как бы подрос.

– Я хочу побыть один.

– Тебе нельзя оставаться здесь, Феликс. Ночь на дворе. Надо идти домой.

– Нет.

– Мама не спит. И очень беспокоится.

– Я не пойду домой.

Лео подбирается ближе, мелкими шажками, чтобы Феликс не заметил. Ну вот, добрался.

– Почему?

Всего один шаг, короткий шаг – и он упадет на скалы внизу, как малыш Билли.

– Потому что будет паршиво.

– Паршиво?

– Я слышал маму.

– И что?

– Она сказала, что уходит.

Лео садится. Не очень близко. Но почти.

– Она не уходит.

– Я слышал.

Темнота. Безмолвие. И что-то трещит, хрустит, как лед нынче днем. Это ветер цепляется за голые ветки и мокрые листья.

– Что ты… слышал?

– Она звонила по телефону. Когда мы легли спать. Когда она думала, что мы уже спим.

– Ну?

– Бабушке. Голос у нее был такой.

Серый камень холодный, Лео только сейчас замечает, как холод снизу пронизывает все тело, ползет вверх, выходит в прореху на плече куртки.

– Она сказала: “Больше не могу”. Несколько раз.

– Она и раньше так говорила. Но всегда возвращалась.

– Я слышал! Она не вернется! В этот раз не вернется!

Треск. Теперь громче и все чаще, по мере того как крепчает ветер. Но слышится и другой звук. Машины, проезжающие по старой дороге за лесом. Он никогда не задумывался, сколько людей ночью в дороге.

– Холодно, Феликс.

– Нет.

– У тебя ни шапки, ни варежек.

– Потому что не холодно.

Лео обшаривает свои карманы, находит полосатую красно-белую вязаную шапку. Достает, надевает Феликсу на голову.

– Через голову теряется восемьдесят процентов тепла.

– Чего?

– Это правда.

Феликс поправляет полосатую шапку, которая слишком съехала на лоб. Потом они сидят рядом, глядя на круглую яркую луну.

– Лео?

– Да?

– Я думаю о папе.

– Ну?

– Он не знает.

– И что?

Ноги Феликса свешиваются над краем пропасти, и так было все это время.

– Надо сказать ему? Что мама уходит?

Сейчас

Часть третья

52

Ему всегда нравился апрель. Жизнь. Весь мир вокруг пробуждается. Впору сесть среди черничных кустиков, на замшелые камни, и подставить лоб и щеки солнечному теплу, струящемуся сквозь верхушки деревьев узкими, яркими полосами света.

Он прислонился к машине, которая столько лет возила его сюда, к старому “вольво”, насквозь проржавевшему, того гляди развалится. Наверно, эта весна для машины последняя. Ну, может, еще и лето продержится, если повезет. А потом придется отогнать ее на свалку и попрощаться.