Он говорит так холодно и цинично, что Полину снова кроет ужасом. Папины пальцы делают больно. И слова тоже делают больно.
У нее никогда прав не было. В его голове в принципе быть не может.
– Я беременна, папа. Я всё равно уйду…
Это не угроза. Произнося, Полина действительно уверена в своих словах. В отцовских глазах же вспыхивает… Сначала удивление, потом злость, потом там просто пусто и темно.
Он отпускает плечи, делает шаг назад, смотрит долго…
Воздух разрезает звук пощечины. Наотмашь. Впервые в жизни.
Так неожиданно и сильно, что Полю уносит на кровать.
Она прижимает к горящей щеке свою ладонь, жмурясь. Не исключает, что за ударом последует что-то еще. Но отец только дышит так громко, что уши закладывает.
– Для тебя же лучше, если соврала.
Эти слова – последнее, что слышит Полина прежде, чем за самым родным и важным в ее жизни мужчиной захлопывается дверь. Дальше – снова щелчки.
Глава 34
Глава 34
Полина как манны небесной ждет дня, когда Гаврила должен вернуться. Никогда не строила из себя способную самостоятельно всё разрулить. Как оказалось – не зря. Действительно не способна. А он должен.
Ни мать, ни отец с ней практически не общались на протяжении оставшихся дней. Её ни о чем не спрашивали и ни к чему не склоняли. Полина оказалась заложницей у собственного отца в собственном доме. Без связи и права уйти.
Дай ей кто-то такую возможность – она без раздумий воспользовалась бы. Ушла бы босая и с пустыми руками. Но даже надеяться на это, кажется, смысла нет.
Что происходит за пределами её комнаты, Полина не знает. Да и узнать ей откровенно страшно. Сама же мечется тигрицей в клетке, не в состоянии справиться с нервами.
Волнение Полины достигает пика в тот самый день, когда Гаврила должен вернуться в столицу. Она не спит всю ночь, и с самого утра чего-то ждет.
Сама не знает, чего, но ни секунды не сомневается – Гаврила найдет выход.
Сможет связаться.
Заберет их отсюда.
Когда в тот самый день в её комнату заходит мама, у Полины сердце бьется уже где-то в затылке.
Она следит, замерев, как мама приближается к кровати, садится на край…
У нее прямая спина и вздернутый подбородок. Она долго смотрит перед собой – на снова закрытую дверь. Потом только чуть в сторону на Полину.
– Учудила ты… Дочь…
И вместе с обращением в Полине умирает вера. Она была хрупкой и безосновательной, но всё же была. Вдруг Гавриле удалось бы до матери достучаться? Хотя бы. Но, кажется, нет.
Родившая девятнадцать лет назад женщина презирает сейчас.
– Я его люблю, мам… – более искренней с собственной матерью Полина не была с детства. Произносит тихо, раскрывая душу. В неё же получает удар безразличия. Екатерина Павловская кривится, между её бровей образовывается складка. Пора подкалывать.
– Прекрати, Полина. Прекрати… – мать просит так, будто Полина её утомила. Это обижает настолько, что из горла непроизвольно вырывается неопределенный звук, глаза мокреют.
Выть хочется и подальше отсюда оказаться. Господи… Гаврюша… Спаси.
– Тебе нужно поехать к врачу.
Слова мамы не звучат, как забота. Полина и не воспринимает так. Что с ней хотят сделать – понимает. Не дура ведь. Но она не даст. Закрывает живот руками и машет головой.
– Нет.
– Полина… – еще сильнее, слыша новое утомленное обращение. Она ребенка не отдаст. Ни Гаврила, ни она сама себе этого никогда не простит.
«Мы либо вдвоем прыгаем и взлетаем. Либо ты трусишь – и разбиваемся. Мне разбиться не страшно, но я лететь хочу».
– Нет, мама. Нет. Аборта не будет. И держать меня здесь до старости вы не сможете. Я всё решила. Я уйти хочу. Пустите…
Полина не может ставить ультиматумы, поэтому просит, сбавляя голос, но мама глуха к просьбам. Морозит взглядом, на её лице очень быстро снова маска.
Она не понимает дочь, её поступок, её желания. Она видит только глупость и предательство их семьи.
– Чем ты думала, Полина? Вот чем ты думала?
Этот вопрос не требует ответа. Это наверное даже и не вопрос, а очередной упрек. В бесконечной череде.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Ты сама во всем виновата, Полина.
Физически мать её не бьет, как сделал отец, но после ее ухода на душе у Поли почти настолько же гадко.
Она ждет чуда, которое сотворит её Гаврила, до глухой ночи. Засыпает просто из-за того, что нервная система вымотана. Но просыпается не от стука в то же окно, через которое он однажды зашел.
Ни на следующий день, ни через три, ни через десять.
* * *
С каждым новым днем в Полине остается всё меньше нервных клеток, надежды и понимая, что происходит. А ещё всё меньше веса.
Зато всё больше страха.
Она продолжает плохо и мало спать. Вечерами даже свет в комнате не включает. Почти не общается с родителями, хотя это скорее они почти не общаются с ней.
Иногда подходит к окну, смотрит вниз и понимает, что скорее убьется, чем сбежит. Да и кто ее отпустит? На территории камеры, охрана.
Самое ужасное, наверное, что время от времени Полина чувствует ноющую боль внизу живота, которая усугубляет панику, и снова…
Её тошнит, и от этого тошнит сильнее.
Она тонет в замкнутом паническом круге, пока не засыпает тревожным сном. Очень боится за ребенка, но сделать не может ничего.
Только молится, чтобы Гаврила быстрее что-то придумал.
На узнаваемый звук щелчков дверного замка Полина реагирует типично – сильнее сжимается. Сегодня она сидит на кровати, обняв колени. Кто зайдет – отец или мать – понятия не имеет.
Но увидев, что это папа, покрывается мурашками. Её тело напрягается так же, как расшатанная нервная система. Она живет в вечном неконтролируемом страхе и незнании.
Михаил заходит в комнату, сам щелкает включатель света, смотрит на застывшую Полину.
Она самой себе сейчас напоминает затаившегося зайца. Отцу, наверное, тоже.
Он неспешно идет к кровати, а Полина изо всех сил сдерживается, чтобы не показать слабость – не соскочить с криками «не приближайся!!!».
Она напряжена до состояний вытянутой струны. Тронуть – лопнет. Следит за приближением. Сглатывает, когда отец садится на кровать совсем рядом.
Смотрит перед собой – в окно. То же, через которое она когда-то впустила Гаврилу. От мыслей, сколько еще он не знает, и как сильно может разозлиться, Полину снова начинает тошнит. Дальше – заноет живот, она знает. У неё учащается дыхание…
Это привлекает отцовское внимание. Он оглядывается, проезжается взглядом по ее лицу, коленям, снова вверх…
Вздыхает…
– Полька моя, Полька…
Он никогда к ней так не обращался, а может Полина просто не помнит. Но замирает вдруг и даже дышать забывает.
Следит, как отец тянется к ней, его рука ложится на колено, он гладит…
– Ну что же ты…
Ответить Полине нечего. Усугубляется желание отползти, но девушка сдерживается.
– Не смотри так, дочь. Я извиниться пришел… Погорячился…
А потом разом опустошает легкие, будто шариком сдуваясь. Не верит ни ушам, ни глазам.
Отец, который несколько дней назад залепил в ярости пощечину, теперь будто бы неловко улыбается, ловя ее взгляд.
Его палец раздражает кожу, Полина не может выдавить из себя ни слова – просто ждет.
– Ты и сама понимаешь, наверное, как мне было… Неприятно… Узнавать от постороннего человека, что моя дочь мне врет. Я разве давал повод врать себе, Полина?
Отец немного хмурится и смотрит вопросительно. Полина еле-еле мотает головой из стороны в сторону. Она не будет спорить и доказывать. Только себя и ребенка защищать.
– Вот и я думал всё это время… Думал-думал… Думал-думал… Почему так? Чтоясделал не так?
– Я его просто полюбила, пап… – пусть это признание может стоит Полине новой пощечины, она опять шепчет.
Видит, что слова отцу неприятны, он кривится, челюсти сжимает, но почти сразу выдыхает и снова гладит коленку.