и всякие развлечения не радовали Михаила. Он мечтал поскорее вернуться. Немного скрашивали его унылое существование вечерние разговоры с Оксаной, но их ему было отчаянно мало.
Да, Алмазов звонил ей. Обещал, что будет звонить, когда уходил утром первого января, и держал слово. Разговоры эти длились не дольше получаса, но заряжали Михаила энергией на дальнейшие сутки. Хотя ни о чём особенном они с Оксаной не говорили — он просто рассказывал, как прошёл день, она тоже делилась прошедшими событиями, но от этих разговоров становилось светло на душе. И уютно, будто Михаил долго блуждал под дождём и в темноте, а теперь неожиданно попал домой, где тепло и по-настоящему любят.
Эти разговоры были возможны, потому что Алмазов сделал всё так, как привык за последние годы при проведении отпуска вместе с семьёй, — снял себе отдельный номер. Только раньше он не посвящал в это детей, тихонько уходил после того, как они засыпали, и приходил утром, перед тем, как просыпались. Но теперь сказал. Это был первый его шаг на пути к скорому разводу. И, несмотря на то что этот ход оказался болезненным из-за расстроенного лица Маши, он же принёс облегчение.
Оказывается, Михаил устал врать. Все последние годы он жил, даже не замечая этого…
В один из вечеров, устав от очередного полного притворства дня, Алмазов, поговорив с Оксаной, спустился вниз, в бар отеля. Взял коньяк и, оглядевшись, досадливо поморщился — совсем свободных столиков не было, за каждым кто-то сидел. Михаил изучил ближайших к себе посетителей ресторана и, остановившись на седом пожилом мужчине в очках, который пил не алкоголь, а кофе, решительно направился к его столику.
— Добрый вечер, — поздоровался Алмазов и кивнул на свободное сиденье напротив. — Могу я составить вам компанию?
— Разумеется, — кивнул мужчина, и Михаил опустился на узкий диван. Сразу сделал глоток коньяка, прикрыв глаза, а когда открыл их, наткнулся на спокойный изучающий взгляд за стёклами очков. — Тяжёлый день?
Алмазов усмехнулся:
— Тяжёлая жизнь.
— Даже так. — Собеседник понимающе кивнул. — Что ж, могу вас утешить: на алкоголика вы не похожи.
— А должен?
— Судя по вашему ответу — да. Так часто отвечают алкоголики. Они настолько давно пьют, что уже не могут разобраться в причинах.
— Я знаю причину, — пожал плечами Михаил. — Наверное, поэтому ещё не алкоголик.
— И что же это за причина?
Он сам не понял, как так произошло. Возможно, всему виной пресловутый «эффект попутчика», который срабатывает всегда, даже когда ты этого не хочешь, а может, коньяк — Алмазов потихоньку цедил его, пока рассказывал абсолютно незнакомому мужчине, чьего имени даже не знал, обо всём, что так беспокоило Михаила. Впервые в жизни он рассказывал о проблемах в семье, об изменах Тани, о вранье перед ребёнком, о встрече с Оксаной…
И чувствовал себя змеёй, которая неожиданно вспомнила, что до сих пор не сбросила старую кожу.
— Интересная история, Михаил, — заключил собеседник, когда Алмазов замолчал и с тоской посмотрел в опустевший стакан, не зная, повторять или не стоит. — Нет-нет, не вздумайте больше пить, иначе вы ничего не запомните из нашего разговора и не сделаете никаких выводов.
— А будет что запоминать? — удивился Михаил, и собеседник мягко улыбнулся:
— Пожалуй.
Было что-то странное в улыбке этого человека, что-то словно… профессиональное. Как будто она была частью мастерства, и ею в том числе он зарабатывал на жизнь.
— Что вас беспокоит больше всего? Отношения с женой, с Оксаной, ситуация с дочерью? — продолжал между тем мужчина. — Вы рассказали многое, но без акцентов на чём-то конкретном. Понимаю, что вы тревожитесь из-за всего сразу, но что-то, вероятно, перевешивает. Что?
— Машка, — выдохнул Михаил, даже не задумавшись: это было очевидно. — Естественно, она. С женой у меня давно всё кувырком, не починить, да и нет желания. Оксана… с ней может что-то получиться, но для этого я должен быть свободен. А чтобы быть свободным, надо объяснить всё Маше. Но как, я не знаю.
— И не знаете, стоит ли вообще это делать. Судя по тому, что вы сказали мне чуть ранее.
— Да. Она ранимая. И я думаю: возможно, лучше подождать… года три, например. Чтобы выросла, стала крепче…
— Почему вы думаете, что через три года ваша дочь будет менее ранимой? — спросил собеседник со спокойным интересом. — Почему именно через три, а не через пять, шесть, десять?
— Бог с вами, я столько не выдержу.
— А три года — выдержите?
— Не уверен, — помотал головой Михаил. — Нет, точно нет. Я сейчас-то с трудом держусь, эти несколько дней меня здорово выбили из колеи, вон даже выпить захотелось. Я понимаю, надо рассказывать сейчас, пока не полыхнуло и Маша не услышала какой-нибудь наш с Таней скандал в очередной раз. Но… как? Как рассказать, если дочь уверена в том, что у нас хорошая семья, мы друг друга любим и так далее…
— Почему вы считаете, что Маша в этом уверена? — Мужчина поправил очки, глядя на Михаила настолько внимательно, будто ему на самом деле было интересно всё, что тот говорил. — Хорошая семья, любовь между матерью и отцом. Вы считаете, что Маша в это верит. Почему?
— А-а-а… — протянул Алмазов и запнулся.
И правда — почему?
У него не было причины так считать. Более того…
— А Маша, наверное, и не верит. Вряд ли она стала бы пытаться нас свести, если бы верила. Да… думаю, она понимает, что у меня с Таней плохие отношения, и очень хочет это исправить. Сводничает, — Михаил улыбнулся. Его, конечно, раздражали эти попытки, но на дочь он не злился. — И мы ей в этом, по-видимому, подыгрываем.
— Получается, что вы, объясняя дочери причину своего развода, будете говорить о том, что она и так знает. Верно это утверждение или нет?
Алмазов задумался.
— Да… пожалуй что верно. Хотя бы частично. Совсем всё знать она не может, мала ещё, но в общих чертах… думаю, догадывается.
— Хорошо, — кивнул собеседник. — Значит, во время этого разговора вы просто подтвердите её догадки. Так?
— Так.
— Тогда из-за чего вы беспокоитесь? Вы решили, что рассказывать надо сейчас, а не ждать три года. Вы поняли, что Маша, в принципе, и так в общих чертах всё знает. Тогда что вас тревожит?
Михаил потёр ладонями лицо. Оно горело.
— Её реакция. Я боюсь, что Маша, когда я скажу, что развожусь с её матерью, обидится на меня и не захочет общаться.
— Это вполне вероятно, — кивнул собеседник, а потом спросил совсем уж неожиданное: — И её обиду вы считаете достаточной причиной для того, чтобы ничего не объяснять?