Читать интересную книгу Прощайте, любимые - Николай Горулев

— Нет.

— Ты страдаешь, а может, они давно уже... — Нина не решилась произнести вслух свою мысль, и Федор был благодарен ей за это.

— Потому и мучаюсь, что не знаю.

— Все равно... — в каком-то исступлении торопливо зашептала Нина, — все равно никому не отдам тебя... никому... ты мой... мой... мой... — Она целовала его руки, шею, грудь, и столько ласки было в этих поцелуях, что сердце Федора оттаяло и он обнял девушку, чувствуя молодую силу и беспредельную нежность ее тела...

Проснулся Федор от яркого солнечного света. Открыл глаза — луч пробивался в щель между бревнами и, как длинный клинок, резал серый полумрак гумна. В свете луча мелькали, как живые, пылинки.

Нины рядом не было. Он вспомнил сегодняшнюю ночь, и чувство вины перед девушкой кольнуло его в сердце. Он встал и вышел во двор. Как и вчера, копошились во дворе куры, ходил между ними важный, специально вырядившийся в пестрые цвета петух, возилась в огороде Евдокия Михайловна, Нина стирала в корыте белье. Все было, как вчера, но что-то уже изменилось. Это было видно по взгляду девичьих глаз, из которых так и светилась радость.

— Доброе утро, — поздоровался Федор, как будто ничего не случилось, но голос выдал его. Нина для него была уже не та, что вчера, хотя оттеснить Катю у нее еще не было сил.

Нина набрала кружку воды, стала поливать Федору. Он вздрагивал от прозрачной струйки, которая щипала холодом его плечи, руки, лицо, а Нина смеялась звонко и озорно.

Евдокия Михайловна встала над грядками, поправила косынку, удивленно и вместе с тем радостно посмотрела на дочь.

Потом завтракали.

И тоже не так, как вчера или позавчера. Первые зеленые огурчики пахли свежим июльским солнечным днем.

Евдокия Михайловна не поднимала головы от тарелки, чтобы не мешать молодым вести разговор глазами. Она не забыла свои юные годы, не забыла, что есть на свете и такой, бессловесный, но понятный двоим разговор.

День выдался таким необыкновенным, что можно было подумать — нет на свете войны, а Нина и Федор приехали, из города на летние каникулы, чтобы осенью, предчувствуя радость встреч с друзьями, снова спешить в аудитории, в конференц-зал института...

Вечером во дворе дома появилось два человека — среднего роста, худощавый в форме старшего лейтенанта Красной Армии и совсем юный сержант, вооруженные трофейными автоматами.

— Нам бы поесть, если можно, — попросил старший лейтенант и поправил видавшую виды гимнастерку.

Нина мельком глянула на Федора, пригласила:

— Заходите в дом. Федор вошел вслед за ними и, когда Нина накрыла на стол, сел в сторонке, наблюдая, с какой жадностью едят люди. «Это свои, — думал о них Федор, — диверсанты под Могилевом сегодня сыты по горло, да и что им делать здесь, в ближайшей от города деревушке».

— Нина, подежурь там, пожалуйста, во дворе, чтобы в случае чего... — попросил Федор.

Нина с готовностью набросила платок и вышла. — Спасибо тебе, парень, — сказал старший лейтенант. — Может быть, дашь нам кусок хлеба с собой?

— Я тут не хозяин, — ответил Федор. — Но думаю, что кусок хлеба найдется.

— Добро...

— А куда ж вы идете? — спросил Федор.

— К своим, — с уверенностью сказал сержант.

— А где они?

— А вот этого, — вздохнул старший лейтенант, — мы и сами не знаем. Говорят, дерутся наши под Смоленском и Рославлем. Нам, видать, к Рославлю ближе. Через Чаусы, Кричев.

— Товарищи, возьмите меня с собой, — взволнованно сказал Федор. — Я из студенческого ополчения. Был ранен, и ребята оставили меня здесь... А теперь дорога у меня одна — вместе с вами на восток.

Старший лейтенант внимательно посмотрел на Федора.

— Такая компания нам подойдет.

— А вы, — предложил Федор, — хорошенько выспитесь на сеновале, а там и в дорогу.

— Признаться, — сказал старший лейтенант, — уже забыли, что такое сон...

Ночь была беспокойная. Федор вставал, выходил из гумна на двор, курил, снова возвращался на сеновал. Старший лейтенант с сержантом спали как убитые. Лишь под утро старший лейтенант спохватился, сел, осмотрелся, тронул Федора за плечо:

— Спишь?

— Не могу.

— Может, двинемся?

— Куда спешишь? Позавтракаем, попросим на дорогу.

— Тебя как звать?

— Федор.

— А меня Костя. Константин Зайчик.

— Вы про студенческое, ополчение не слыхали в Могилеве?

— Хорошо на валу дрались ребята.

— А они что, все погибли?

— Не думаю, — усомнился Зайчик, — Они ведь шли вместе с нами на прорыв.

— Расскажите.

— А что рассказывать? Вечером двадцать пятого в штабе дивизии собрались руководители могилевской обороны, командиры, комиссары и начальники штабов. Все уже знали, что по закрытой связи генерал Романов получил короткий приказ из Генштаба на отход. «Гитлеровцы овладели Смоленском, — сказал Романов. — Подошли к Ельне и угрожают Вязьме. Части, обороняющие Могилев, находятся в глубоком тылу врага и лишены возможности получить поддержку людьми и боеприпасами...» Ну, все, конечно, стали предлагать свои варианты выхода из окружения... — Зайчик замолчал, словно что-то вспоминая. — А я сидел и думал, что будет с моими бойцами — почти все они в тяжелом состоянии лежали в госпитале. И таких раненых было больше четырех тысяч.

— Вы их оставили? — перебил Федор.

— А что было делать? — сердито заговорил Зайчик. — Мы уничтожали свои обозы, орудия без боеприпасов... Как пробиться с таким количеством раненых?... Генерал Романов предложил из полка Кутепова, вернее из остатков полка, составить две ударные группы, за ними должны были идти ополченцы, тыловые части и раненые, способные передвигаться. Прорыв был назначен в ночь на 26 июля.

— Я слышал отсюда этот бой, — признался Федор.

— Дрались мы остервенело. — Голос Зайчика дрогнул. — Но у них минометы, пушки, танки... Нас расчленили, и пробивались мы отдельными группами. Мы вот с сержантом махнули через Днепр...

Федор молчал. Он думал о ребятах. Удалось ли Ивану и Эдику переправиться? Вышли они из окружения или сложили свои головы где-нибудь на валу?

В гумно пробилось солнце. Зайчик толкнул сержанта:

— Подъем.

— А? Что?... — вскочил встревоженный сержант, — Спокойно, мы у своих, — улыбнулся старший лейтенант. — Ну что ж, Федор, действуй. Надо собираться.

В доме все уже было готово к завтраку. Нина встретила Федора веселой улыбкой и распорядилась, чтобы он пригласил военных, да поскорее, а то остынет молодая картошка.

После завтрака, стараясь не глядеть в глаза Нине, он обратился к Евдокии Михайловне:

— Можно товарищам что-нибудь на дорогу? Евдокия Михайловна не отказала:

— Хлеба трохи дам да сырых яиц пару. — И на мою долю, — попросил Федор.

Евдокия Михайловна остановилась у порога, удивленно посмотрела на Федора:

— А ты куда?

— Со старшим лейтенантом.

Нина вспыхнула, глаза ее заблестели:

— Ты ж не военный, зачем тебе с ними? Их могут в плен взять, а ты дома...

— Нина... — Федору было неловко перед Зайчиком. Он уже пожалел, что попросил у Евдокии Михайловны харчей на себя. Надо было молча уйти, чтобы указать военным безопасную дорогу. А теперь..., Евдокия Михайловна не стала вмешиваться и вышла. Направились к двери и Зайчик с сержантом.

— Погодите... — попросил Федор, чтобы не оставаться наедине с Ниной. — А то во дворе кто-нибудь заметит...

Нина ушла в угол хаты, села у окошка и положила голову на руки. Плечи ее беззвучно вздрагивали.

Федору было жаль Нину, Он хотел подойти к ней, успокоить, но чувствовал, что будет хуже — Нина разрыдается вслух и Зайчик с сержантом подумают невесть что. Ну даже если б и была любовь... так что ж выходит— сиди возле любимой и загорай, пока твои друзья, пока весь народ бьется с фашистами. Нет, нога у него уже не болит и больше он тут ни одного дня не останется.

Вернулась Евдокия Михайловна с холщовой торбочкой, туго набитой продуктами:

— Чем богаты, тем и рады, — и, бросив взгляд на Нину, сидящую у окошка, добавила: — Счастливого пути. Чтоб все было добро, чтоб миновала вас пуля...

И все, наверное, обошлось бы тихо, если бы Федор промолчал. Но он не мог молча уйти из этого дома, где, рискуя жизнью, приняли его, выходили, поставили на ноги.

— Спасибо вам, Евдокия Михайловна, за все, — сказал Федор. — Простите, если что не так.

— Бог простит. — Она вытерла ладонью повлажневшие глаза. — Если что какое — вертайся...

Нина подошла к Федору. Глаза ее были воспаленными, словно от бессонницы.

— Не простит его бог, мама, — дрожащим голосом сказала она. — Я просила, я уговаривала его не идти добровольно на смерть, а он не послушался. Ну что ж, иди. Я провожу...

Федор достал из тайника винтовку и пошел с Ниной впереди. Чуть поодаль за ними шли Зайчик и сержант. На глухой, поросшей можжевельником тропе Нина остановилась. Подошли Зайчик и сержант.

— Ни в коем случае не выходите на шлях — обязательно на кого-нибудь нарветесь.