Ей бы следовало сказать, что она не может покинуть зал, что должна присутствовать, быть с гостями. Но Эмма безропотно вышла с графом на террасу, а затем в сад.
Однако и тут они были не одни; гости разбрелись по дорожкам — должно быть, вышли подышать, — и ночь гудела от их голосов. Но фонари на террасе не давали достаточно света, поэтому под деревьями было темно, что создавало иллюзию некоторого уединения.
— Я знал, что сегодня вечером Найтингейл вам понадобится, поэтому и позвал его, — сказал граф.
— Я не просила вас об этом.
— Мне не требуются ваши просьбы, Эмма. Напоминаю вам, что я — ваш инвестор, партнер. И моя заинтересованность в успехе аукциона дает мне право делать… что бы мне ни вздумалось.
Эмма остановилась и пристально посмотрела на графа. «Моя заинтересованность… Я инвестор…» — эти слова эхом звучали у нее в ушах. А ведь она-то уже поверила… Ох, как же она глупа!
Производя свои расчеты, она уже думала о доходах от аукциона, но не учла самого очевидного и самого крупного расхода — графа Саутуэйта. А ведь ей следовало понять, что какая-то часть от этих доходов полагалась ему. И действительно, если человек вкладывает средства в дело, то, разумеется, рассчитывает на доход…
Сколько бы «Дом Фэрборна» ни выручил от этого аукциона, половину полагалось выплатить графу. Вернее — больше половины, потому что она так и не выплатила его долю от последней распродажи.
Тут граф поставил свой стакан на каменную скамью и проговорил:
— Вы что-то вдруг приуныли, Эмма…
— Я готова согласиться, что этим вечером нуждаюсь в мистере Найтингейле — как вы и предположили. Через полчаса Обедайя утонул бы в этом людском потоке.
— Значит, вы прощаете меня?
Он сказал это шутливым тоном, будто поддразнивая, и было ясно, что на самом деле ему не требовалось ее прощение.
— Но вы же совладелец, сэр… Так что не мне вас прощать.
Эмма быстро произвела в уме подсчеты и поняла: трех тысяч ей не удастся получить, если она выплатит Саутуэйту положенное. Но все же полторы тысячи она получит…
Тут Саутуэйт увлек ее в густую тень кустарника и обнял за талию. И тотчас же все мысли об аукционе и все цифры вылетели у нее из головы.
— Я не только совладелец и вкладчик, Эмма, — проговорил граф. — Я был вашим любовником. Неужели вы так скоро забыли об этом? — Он легонько коснулся губами ее губ. — Может, надо напомнить?..
— Мне не требуется никаких напоминаний о прошлом. К тому же мы больше не любовники.
Она заставила себя это сказать, хотя и испытала при этом мучительную боль.
Граф же вдруг улыбнулся и проговорил:
— Господи, Эмма, как ужасно это звучит. Вы всегда хотите оставаться победительницей. Что ж, я бы немедленно отступил, но мне трудно это сделать, когда я чувствую в своих объятиях такое прекрасное женское тело.
«Ох, как же приятно находиться в его объятиях!..» — промелькнуло у Эммы. И она едва слышно прошептала:
— Я просто стараюсь показать, что способна хоть как-то противостоять вам.
С этими словами Эмма уперлась ладонями в грудь графа и попыталась высвободиться из его объятий.
Он какое-то время удерживал ее, а потом вдруг отпустил и отступил на шаг. И несколько мгновений оба испытывали неловкость, стоя в темноте и молча глядя друг на друга.
«Насколько серьезно он воспринял мое сопротивление? Считал ли он, что сможет добиться успеха, если проявит большую настойчивость?» — думала Эмма. Тихо вздохнув, она сказала:
— Я должна вернуться в зал.
— Да, конечно, — кивнул граф.
Они вынырнули из кустарника и направились к дому.
Эмма поднялась на террасу и, остановившись, прошептала:
— Это странно… Как тихо вдруг стало.
В демонстрационном зале действительно стало тихо, как в церкви. И теперь Эмма заметила, что они одни на террасе. В саду также никого не осталось.
А потом вдруг послышались сладостные и жалобные звуки, тотчас сложившиеся в мелодию, звучавшую как крик сердца. Кто-то в доме играл на скрипке.
— Это мой друг, виконт Эмбери, — пояснил Саутуэйт. — Он редко играет для незнакомых. Возможно, раз или два в году, если у него возникает такое желание. Но все, кто его слышал, знают: он может соперничать с лучшими исполнителями, выступающими в концертных залах.
Они не могли войти, не прервав исполнителя, и потому остались слушать на террасе. Музыка глубоко растрогала Эмму — нарушила ее спокойствие настолько, что она не могла больше противиться своим чувствам. И казалось, что музыка эта устанавливала какую-то невидимую связь между ней и стоявшим рядом мужчиной.
Эмма закрыла глаза, но даже не глядя на Саутуэйта, она знала, что он испытывал то же самое. Они молча стояли в ночи, а музыка говорила с их душами. И Эмма чувствовала: граф воспринимал все происходившее точно так же, как она.
Пьеса была короткой; когда же она закончилась, несколько минут царила абсолютная тишина. А потом послышались оглушительные аплодисменты, и Эмма, открыв глаза, внезапно обнаружила, что Саутуэйт держит ее за руку.
— Он играет так же хорошо, как любой профессионал. Никогда не сфальшивит, — заметил граф. Голос его звучал чуть хрипловато, и он откашлялся, чтобы избавиться от хрипоты. — Чтобы производить такие звуки, недостаточно одного лишь технического мастерства. Эмбери во всех отношениях великолепный музыкант. Все от него без ума — и женщины, и мужчины.
Как только Эмма и Саутуэйт присоединились к остальным, Кассандра бросилась к подруге и увлекла ее подальше от графа.
— Какой триумф, Эмма! Завтра только об этом и станут говорить! Почему ты не сказала мне, что будет такое развлечение? Я ведь выражала беспокойство по поводу того, что ты наняла недостаточно музыкантов…
— Кассандра, я ничего от тебя не скрывала. И сейчас удивлена не меньше, чем ты. Возможно, виконт счел, что коллекция графа заслуживает особого внимания.
Эмма отыскала в толпе голубые глаза Эмбери и направилась к нему, чтобы выразить свою благодарность.
Она была почти уверена, что это Саутуэйт уговорил своего друга взяться за скрипку. Как и Кассандра, он знал: завтра станут говорить только об этом. А это означало, что аукцион будет иметь оглушительный успех.
Граф обеспечил успех «Дому Фэрборна» всеми возможными средствами, и теперь она, Эмма, сможет устраивать самые грандиозные и блестящие аукционы. Но этот свой триумф она будет помнить до конца жизни.
И все же она не могла не признать: поступки Саутуэйта были продиктованы не одной лишь добротой. Возможно, он обеспечил ей эту великую победу только потому, что все еще надеялся, что других аукционов не будет.