Читать интересную книгу Тихая сатана - Владимир Чванов

Большаков понимающе кивнул.

– Несомненно. Это серьезный вопрос. И его решать – не совсем одно милицейское дело. Объяснять проблему чисто нашими недостатками было бы непрофессионально, а следовательно, неточно. Устранение глубинных причин краж в ряде случаев находится за пределами наших служб.

– И насчет некоторых причин у меня есть свое мнение.

– Любопытно!..

– Когда человек уходит из дома, он надеется, что его пустующая квартира недосягаема для воров. Во-первых, потому что уверен в надежности замков, во-вторых, что надежна дверь, и, в-третьих, что надежны соседи. Но жизнь показывает, что кражи совершаются именно тогда, когда из этих трех непременных условий надежности одно оказывается недейственным.

– Вы хотите сказать, что вора влекут незащищенные вещи?

– В определенной мере…

– Ну что ж, пусть будет так. В конце концов ненадежный замок – это то же самое, что настеж распахнутая дверь. Их несовершенство быстро учитывается. Тех, кто выпускает такие замки, не назовешь соучастниками, но должны же они понимать, что по следам их плохой работы преступники идут довольно уверенно. Согласны? – И, не дожидаясь ответа, Большаков продолжил: – Я бы поставил такие замки вне закона. Особенно, когда ими пытаются защитить государственное имущество. Привычка делать кое-как, привычка бросать, привычка не замечать, помалкивать, халатно относиться к добру… Привычки, привычки… Откуда они берутся? Это уж скорее не пережитки, а прижитки…

– Дело не только в замках. Бывают случаи, когда двери дверьми не назовешь, настолько они легковесны, – заметил Арсентьев. – Строительные и производственные организации это слабо учитывают. Говорят: борьба с кражами – дело милиции. Но нелепо же требовать, чтобы у каждой квартиры стоял наш сотрудник…

Большаков улыбнулся. Видно, Арсентьев затронул нужную струну.

– Важно и другое – доброжелательно относиться друг к другу, к ближнему и дальнему человеку, – оживился Арсентьев, – к тем, кто живет с тобою рядом. Это большой нравственный вопрос. Кражи-то совершаются не в безлюдных домах. В соседних квартирах, как правило, находятся люди. Неужели они ничего не видят и не слышат? Где же грань личного и общественного? Пример соседей Школьникова говорит сам за себя. Они сделали вид, что их будто бы нет, что ничего не заметили. Но ведь, когда смотрят телевизор, читают в газетах о преступлениях, возмущаются. А в жизни? Странно!

– Что кроется за этим словом «странно»?

– Я хотел сказать – недальновидные люди. Неужели не понимают, что, если вору удалось безнаказанно обчистить одну квартиру, он завтра возьмется и за вторую, за ту, в которой живут сами. Безразличие к чужой беде рано или поздно обернется бумерангом…

– Логичный вывод!

– Удивляют меня и те, – продолжал Арсентьев, – кто по душевной нечистоплотности покупает у первого встречного вещь или ценность, не задаваясь при этом мыслью, где он ее достал. Можно было бы поговорить и о вине самих потерпевших. Эти люди пострадали и, казалось бы, если в чем и виноваты, то лучше их вины не касаться. Но все же для того, чтобы пострадавших было меньше, стоит говорить и об излишнем, я бы сказал, наивном доверии граждан. Конечно, честный человек не возьмет, но среди тысяч честных найдется один, мягко говоря, не совсем устойчивый, и создавать для него соблазн незачем.

– Бесспорно, – согласился Большаков.

– Знаете, я получил довольно любопытные данные. Анализ показал, что почти каждая вторая кража в нашем районе совершена путем доверия, свободного доступа в квартиру, использования ключей, оставленных в условленных местах – под ковриком, на притолоке, в почтовом ящике… Заходи и бери, что нравится.

Арсентьев пододвинул кожаную папку и достал из нее свои записи.

– Мой анализ во многом совпадает с вашим.

– И что же вы предприняли? Наладили выпуск надежных замков? Ликвидировали скупку краденого? Перевоспитали потерпевших, их соседей?..

– Наверное, и в этом я виноват, – искренне ответил Арсентьев.

Начальник иронично прогудел:

– Хороший ответ! Одобряю! Одобряю за самокритику. За то, что чувствуете себя виноватым. Тогда что же вы не делаете этого?

– По мере сил… То, что могу…

– Вот именно. Вы можете поймать одного вора, можете поймать пять, можете десять… Но это поймать, а значит, и раскрыть. А если не поймали? Не раскрыли? Не предупредили? Тогда вы виноваты в том, что трудящемуся человеку не смогли вернуть его добро, – голос подполковника звучал уверенно. – А общая ситуация – общее дело. Более того – дело всех. Производство должно выпускать хорошие замки и двери, соседи должны заботиться друг о друге, а воры и скупщики краденого – почувствовать, что есть такая вещь, как закон и совесть. В результате и статистика пойдет на убыль, и потерпевших станет меньше. Тогда проблема будет зажата со всех сторон и решится профессионально. Ну вот мы и поговорили. Теперь у меня к вам свой вопрос. Вы сколько лет работаете в розыске?

– Пятнадцать.

– А в этой должности?

– Шесть.

– Я смотрел ваше личное дело.

– Так оно же мое личное, – попытался отшутиться Арсентьев, но натолкнулся на строгий взгляд подполковника.

– Не понимаю, почему вы медленно продвигались по службе? Хочу знать ваше мнение.

– Трудно ответить. Не я решал, – по лицу Арсентьева мелькнуло выражение горечи.

– И все же?

– Сначала говорили, что я молод. Потом, когда достиг солидного возраста, вообще перестали говорить.

– Судя по результатам работы, вопрос решался несправедливо.

Арсентьев напряженно смотрел на начальника.

– Дело не в этом. В свое время я не сработался с начальником. Он меня и держал на должностях опера. Потом аттестации писал, с которыми я не соглашался.

– Ну, положим, он-то их не писал.

– Зато утверждал. Писал его выдвиженец.

– Но теперь все это позади. Пришло новое руководство…

– Видимо, поэтому мне и предлагают должность в МУРе.

– Предложение – не решение. Я советую остаться в районном управлении. Моим замом. Будете организовывать работу нескольких служб. Вы энергичный человек, потянете…

Арсентьев не спешил с ответом. Предложение было неожиданным.

– Спасибо за доверие, Сергей Леонидович, – наконец проговорил он. – Я в жизни не ищу выгоды. Я оперативник. Разве защищать людей, предупреждать и раскрывать преступления – это мало? Раствориться во многих службах – потерять себя как специалиста. Хочу продолжать службу в уголовном розыске. Я знаю, начальство неблагодарностей не забывает, но не обижайтесь!..

– Постараюсь! – Начальник дружески похлопал Арсентьева по плечу.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Вспоминая Виктора, Тамару, Валетова, Арсентьева, его сотрудников, потерпевших, мне показалось, что людей можно было бы условно разделить на две категории: первую категорию я бы назвал «чувством вины и ответственности», вторую – «чувством обиды».

Первые чувствуют себя виноватыми перед окружающими даже тогда, когда, казалось бы, ни в чем не виноваты. Вторые же испытывают чувство обиды даже тогда, когда их никто, казалось бы, не обижал.

Конечно, может возникнуть вопрос: «Хорошо ли чувствовать себя виноватым, если ты ни в чем не повинен? Не ослабляет ли это человеческую душу, не парализует ли волю, не отравляет ли повседневное существование мучительными сомнениями?» По-моему, нет! Ведь я имею в виду не юридический смысл и даже не обыденно-нравственный. Речь идет, если хотите, о категориях высокой этики. В понимании этих категорий чувство вины зависит от меры взыскательности личности к себе самой. Это замечательно высказал Маяковский в стихах:

Я в долгу перед Бродвейской лампионией,перед вами, багдадские небеса,перед Красной Армией,перед вишнями Японии —перед всем, про что не успел написать.

С точки зрения элементарной обыденной логики в чем вина поэта? При чем тут вишни Японии? Багдадские небеса? Но речь идет именно о той мере взыскательности к себе художника, когда все, не переплавленное им в чудо поэзии, вызывает в нем чувство вины, потому что он мог. Мог, но не совершил.

И вот это же: «Я мог! Мог, но не совершил», – относится не только к художнику, но и к любому человеку, с высокой мерой взыскательности относящемуся и к себе самому, и к жизни.

Полярно противоположное явление мы наблюдаем в категории людей, испытывающих чувство обиды. Им кажется, что все время они получают от общества, и от жизни, и от всех, кто рядом с ними, меньше добра, чем они этого заслуживают.

Теперь поставим и первого человека, испытывающего «чувство вины и ответственности», и второго человека, испытывающего «чувство обиды», в экстремальную ситуацию. Нарушен закон, последовало наказание, началась новая жизнь по отбытии его. Вот тут мы с особой резкостью увидим разницу между этими двумя типами людей. Первый поймет, что, несмотря на всю тяжесть судьбы, вина его не искуплена до конца и не может быть искуплена потому, что любое зло непоправимо, даже если оно произошло случайно или нечаянно. Даже если ты нарушил закон по неосторожности, то нельзя воскресить пешехода, который погиб под колесами твоих «Жигулей». И человек с чувством вины понимает: «Только пять лет». Например, эти пять лет даже в колонии усиленного режима не дают ему права чувствовать себя несправедливо наказанным или чересчур пострадавшим.