Читать интересную книгу Песнь о Трое - Колин Маккалоу

— Битвы — дело другое. В битве я могу убивать без жалости. Но иногда мне снятся мрачные и тяжелые сны.

— Мне тоже. Ифигения прокляла меня перед смертью.

Не в силах поддерживать разговор, он умолк; мне нравилось смотреть на него, это было самое любимое мое занятие. Многого в нем я не мог постичь, но если кто-нибудь и знал Ахилла, то это был я. Он обладал способностью влюблять в себя людей, будь то мирмидоняне, или пленные рабыни, или я, если уж на то пошло. Но причина этого была не в его физической привлекательности; причина была в широте его духа, которой другие мужи редко обладали в достаточной мере.

С тех пор как мы отправились в плавание из Авлиды три года назад, он стал невероятно замкнутым; иногда я гадал, сможет ли жена узнать его, когда они снова встретятся. Конечно, причиной его тревог была смерть Ифигении, и я разделял их и понимал. Но я не знал ни куда уходят его мысли, ни что таится в их глубине.

Внезапный вздох холодного ветра всколыхнул занавеси по обеим сторонам окна. Я поежился. Ахилл по-прежнему лежал на боку, подперев рукой голову, но выражение его лица изменилось. Я громко позвал его. Он не ответил.

Встревожившись, я спрыгнул со своего ложа и присел на край его постели. Положил руку на его обнаженное плечо, но он этого не почувствовал. С бьющимся сердцем я посмотрел на кожу под своей ладонью, наклонился, и мои губы коснулись ее; слезы брызнули у меня из глаз так быстро, что одна упала на его руку. Я отпрянул в смятении, а в это время он повернул голову и посмотрел на меня — в его взгляде была какая-то недосказанность, словно именно в этот момент он впервые увидел настоящего Патрокла.

Он открыл свой бедный безгубый рот, чтобы что-то сказать, но так ничего и не сказал. Его глаза устремились к открытой двери, и он произнес:

— Мать.

Я с ужасом увидел, как у него изо рта потекла слюна, его левая рука задергалась, левая половина лица перекосилась. Потом он упал с ложа на пол и одеревенел, выгнув дугой спину и закатив глаза, так что я подумал, что он умирает. Я рухнул на пол рядом с ним, чтобы поддержать его, дожидаясь, пока почерневшее лицо не станет хотя бы серым, подергивание прекратится и он оживет. Когда все прекратилось, я вытер слюну у него с подбородка, устроил его поудобнее у себя на коленях и погладил намокшие от пота волосы.

— Ахилл, что это было?

Он посмотрел на меня затуманенным взглядом, постепенно узнавая. Потом вздохнул, как уставший ребенок.

— Это была мать со своим мороком. Мне кажется, я весь день чувствовал, что она придет.

Морок! Это и был морок? Для меня он больше походил на эпилептический припадок, хотя люди, страдающие подобной болезнью, которых я знал, всегда постепенно теряли рассудок, пока слабоумие не овладевало ими до конца; вскоре после этого они умирали. Чем бы ни страдал Ахилл, это не повлияло на его ум и морок не стал приходить к нему чаще. Думаю, это был первый после того, на Скиросе.

— Зачем она приходила, Ахилл?

— Чтобы напомнить мне о том, что меня ждет смерть.

— Не говори так! Откуда ты знаешь?

Я помог ему подняться, уложил на ложе и сел рядом.

— Я видел, что делает с тобой морок, Ахилл, и это очень напоминает эпилепсию.

— Может быть, это и есть эпилепсия. Если так, то мать насылает ее на меня, чтобы напомнить мне о том, что я смертен. И она права. Я должен умереть до того, как падет Троя. Морок — это вкус смерти, призрачного существования без тревог и чувств.

Он втянул ртом воздух.

— В молодости и славе или в старости и забвении. Здесь не из чего выбирать, но она этого не видит. Ее посещения в виде морока ничего не изменят. Я сделал свой выбор на Скиросе.

Я отвернулся и положил голову на его руку.

— Не оплакивай меня, Патрокл. Я выбрал ту судьбу, какую хотел.

Я быстро провел рукой по глазам.

— Я оплакиваю не тебя. Я оплакиваю себя.

Хотя я и не смотрел на него, я почувствовал перемену.

— У нас общая кровь, — сказал он. — Как раз перед тем, как мной овладел морок, я увидел в тебе что-то такое, чего не видел никогда раньше.

— Мою любовь к тебе. — У меня сжалось горло.

— Да. Мне очень жаль. Должно быть, я много раз причинял тебе боль, не понимая этого. Но почему ты плачешь?

— Когда на любовь не отвечают, мы плачем.

Он сел на ложе и протянул ко мне обе руки.

— Патрокл, я отвечаю на твою любовь. Всегда отвечал.

— Но ты не из тех мужей, которые любят мужчин, а мне нужна именно такая любовь.

— Может, так и было бы, выбери я жизнь долгую и безвестную. Но все так, как есть, и к чему бы это ни привело, мне вовсе не претит заняться с тобой любовью. Мы оба изгнанники, и мне будет очень приятно, если наша плоть разделит это изгнание так же, как и наш дух.

Так мы стали любовниками, хотя я и не достиг того экстаза, о котором мечтал. Но разве можно мечту сделать явью? Ахилла обуревало много страстей, но удовлетворение плоти никогда не было одной из них. Не важно. Я имел его больше, чем любая женщина, и, по крайней мере, получал удовольствие. Смысл любви не в том, чтобы владеть чьим-то телом. Смысл любви — в свободе странствовать по сердцу и мыслям возлюбленного.

Прошло пять лет, прежде чем мы навестили Трою и Агамемнона. Конечно же, я поехал с Ахиллом; еще он взял Аякса и Мериона. Время для такого визита давно пришло, но, по-моему, он так и не отправился бы туда, если бы ему не нужно было посоветоваться с Одиссеем. Государства Малой Азии стали осмотрительнее и шли на всякие хитрости, чтобы предвосхитить наши нападения.

Длинный скалистый берег между Симоисом и Скамандром ничем не напоминал то место, которое мы покинули больше четырех лет назад. Его беспорядочный временный дух сменился основательностью и четким замыслом. Умело сконструированные укрепления содержались в полном порядке. В лагерь было два входа: один у Скамандра, другой у Симоиса, где через ров были переброшены каменные мосты и в стене зияли большие ворота.

Аякс с Мерионом высадились со стороны Симоиса, а мы с Ахиллом вошли через Скамандр, обнаружив казармы, построенные, чтобы разместить мирмидонян по их возвращении. Мы шли по главной дороге, пересекавшей весь лагерь, ища новый дом Агамемнона, который, как нам говорили, был более чем великолепен.

Одни воины залечивали раны, сидя на солнце, другие весело насвистывали, натирая маслом кожаные доспехи или полируя бронзу, некоторые занимались тем, что выщипывали пурпурные гребни с троянских шлемов, чтобы самим надевать их во время битвы. Царившие вокруг оживление и довольство говорили о том, что войска, оставшиеся под Троей, отнюдь не сидели без дела.

Когда мы подошли к дому Агамемнона, Одиссей как раз выходил оттуда. Увидев нас, он прислонил копье к колонне портика и с широкой улыбкой распахнул нам объятия. На его крепком теле виднелись два-три свежих шрама — как он их получил, в открытой битве или во время одной из ночных прогулок? Он — единственный из известных мне хитрецов, который никогда не боялся рискнуть жизнью в жарком бою. Может быть, в этом была виновата его рыжина, а может, он был настолько убежден в покровительстве Афины Паллады, что считал себя неуязвимым.

— Давно пора! — воскликнул он, обнимая нас.

И добавил, обращаясь к Ахиллу:

— Герой-завоеватель!

— Едва ли. Прибрежные города научились предупреждать мои набеги.

— Об этом поговорим потом. — Он повернулся, чтобы проводить нас внутрь. — Я должен поблагодарить тебя за твою предупредительность, Ахилл. Ты посылаешь нам щедрую долю добычи и прекрасных женщин.

— Мы, в Ассе, не жадничаем. Но похоже, у вас тут тоже кое-что происходит. Много сражений?

— Достаточно, чтобы держать всех в форме. Гектор и его дерзкие вылазки.

Ахилл внезапно насторожился.

— Гектор?

— Наследник Приама и вождь троянцев.

Агамемнон оказал нам самый любезный прием, но не сделал никаких попыток пригласить нас остаться и провести с ним утро. Ахиллу это все равно не пришлось бы по душе; услышав один раз имя Гектора, он жаждал узнать про него побольше и знал, что Агамемнон — не тот человек, которому стоит задавать вопросы.

Никто из них особенно не изменился и не постарел, если не считать пары новых боевых шрамов. Нестор, пожалуй, выглядел моложе, чем в прежние времена. Полагаю, он был в своей стихии, одолеваемый хлопотами и необходимостью действовать. Идоменей стал подвижнее, что благотворно сказалось на его фигуре. Только на Менелая жизнь в военном лагере не подействовала в лучшую сторону; бедняга по-прежнему скучал по Елене.

Мы остановились в доме Одиссея и Диомеда, которые тоже стали любовниками. Отчасти по расчету, отчасти по полной взаимной симпатии. Когда мужчины ведут такую жизнь, как мы, женщины только все усложняют, кроме того, для Одиссея не существовало других женщин, кроме Пенелопы, хотя из его рассказов следовало, что он не гнушался соблазнять троянок, чтобы выудить нужные сведения. Нам с Ахиллом рассказали о существовании поселения лазутчиков — вещь удивительная сама по себе. Мы никогда не слышали о нем ни слова.