Мефистофель развернулся, разглядывая трепетно склонившиеся каменные глыбы у выхода, прогромыхал:
- Мой приказ таков: завтра мы выступаем в поход. Когда глаз небесный закроется покрывалом, все воины должны быть построены. Вместе с утренним ветром мы двинемся на долины! День настал!
Глыбы у входа вскочили и с грохотом, ревя весть, бросились по железным коридорам.
Мефистофель стоял, задумавшись: "Пусть я был когда-то Джованом Симероном; теперь я совсем иной и Катрина, увидев меня, примет за жителя одной из окраинных планет. Никто из людей меня не узнает, никто не примет... я властитель железного царства, где все боятся меня - ненавидят, если из них не выбит еще разум; или вообще не о чем не думают, если это рабы... И хоть это мои отражения, я не знаю, о чем думают они. Сколько запрещал я сочинять стихи, сколькие воины и надсмотрщики были сброшены за это в лаву, а все ж пишут... А их надо запрещать писать - все это ведет к разрушению гармоничного труда; стихи ведут к свободомыслию, а у этих ничтожеств все эти помыслы должны подавляться в зародыше, иначе возникают восстания, хаос, разрушения, как в случае с Вазелвулом... Подожди, подожди - я еще доберусь до тебя, предатель..."
Он со скрипом выдернул железный ящик в стене и достал металлический лист, на которым когтем было выцарапано начало поэмы. Надсмотрщика, который ее писал выследил лично А1, и без суда (как и полагалось) сбросил эту многотонную глыбу в лаву, а поэму (как и полагалось) принес Мефистофелю.
- Когда-то я, легкий, как ветер, По небу с тоскою летал, И тихий и светлой мечтою, Твой образ в созвездьях мерцал. Я был невесомый и легкий, Как ангел, мог вечность познать, Но в темный пылающий рокот, Меня решил разум забрать. И вот среди демонов злобных, Среди камне-зубых рабов, Лишился я разума, боже, И как же мне выход узнать?! И я уже груда каменьев, И мне не подняться к тебе, Со страшной тоской это пенье, Летит пусть к родимой звезде...
Мефистофель сжал кулаки; и с рокотом стал ходить по залу. Вот скрипнула маленькая дверка и вошел со склоненной головой А1, дослужившийся до звания первого советника; причем, ему так часто приходилось гнуть перед "повелителем" голову, что она уже навсегда застыла в таком положении и А1, все время смотрел себе под ноги.
- Я слышал, вы объявили на завтра выход? - заискивающим рокотом спросил первый советник.
- Да! - рыкнул Мефистофель.
- Оставите здесь какой-нибудь гарнизон?
- Минимальный! Битва решающая - все силы в нее!
- Правильно. Ведь вы знаете - их войско всего тридцать тысяч - мы их сметем...
- Да знаю, знаю... Скажи-ка мне А1, ты сам никогда не писал стихов?
- Ох, да что вы! - истово всплеснул каменными ручищами советник и рухнул на колени.
- Да встань ты! - раздраженно рыкнул "повелитель". - Убирайся прочь, ничтожный! Прочь, раб!
А1, весь согнувшись, уродливым булыжником, скрипя по полу, пополз к двери.
- Эй! - окрикнул его Мефистофель.
- Да? - развернувшись боком, настороженно спрашивал А1.
- А ты некогда не вспоминал о девушке Катрине?
А1 вздрогнул, залепетал каменным баском:
- Безумные виденья, навеянные врагом; были изничтожены моими стараньями не только в ваших рабах, но и, прежде всего, во мне самом. Я весь служу вам...
- И что ты - мой двойник, избитый, растоптанный, жалкий, подлый - ты никогда ни хотел написать стихов или увидеть вновь ее? Неужели...
- Не сомневайтесь! Я чист перед вашим величеством! Я никогда не допущу в свою помыслы греха, никогда, о повелитель!
- Так значит... ну убирайся же прочь!
Мефистофель вернулся к окну и, рассматривая как задвигались, засуетились десятки тысяч точек, по всем окрестностям, испытал страстное желанье выброситься со стометровой высоты; расколоться и стать свободным: "Что натворил я?! Ради какой цели столько боли?! Столько безумия?! Ничтожные рабы - такие же, как и я; только те в ком проявляются самые худшие, самые подлые мои стороны, как в этом А1, пробиваются повыше. Но ведь это все я!.. Нет, нет, как же я хочу жить! Как хочу оставить всю эту грязь, захватить корабль, вернуться на Землю, забыть все; жить как прежде! Поэма, поэма!" - он скомкал железный лист сожженного надсмотрщика. "-А, ведь, и я написал почти такие же строки и в тот же самый день!
Так каким же провиденьем я сидел в этом зале, а он - тоже я - огромная глыба, - с отвращеньем, только для того, чтобы сохранить жизнь, хлестал рабов в руднике?.."
Он услышал за спиной быстрые шаги, почувствовал жаркое дыханье, успел обернуться и увидеть склоненный лоб А1, затем - сильный толчок и Мефистофель, с диким воем рухнул на камни, разбился на мелкие камешки, и потекла из него, вгрызаясь в горную плоть, лава.
А1 уселся на трон, поднатужился в тщетных попытках поднять голову; да так и замер с опущенной головой.
В зал вбежали стражники.
- Господин первый советник, что случилось с повелителем?
- Мефистофелю наскучило жить и он решил выбросится из окна. Теперь я ваш новый повелитель; зовите меня... зовите меня просто Дьявол, черт подери! Ха-ха-ха!
Стражники, которым было совершенно все равно, кто сидит на троне Дьявол или Мефистофель, почтительно склонились.
- Указ о завтрашнем выступлении остается в силе?
- Зачем завтра?! Ха-ха! Сегодня же! Сегодня, черт вас всех раздери, болваны!
Стражники еще раз поклонились и выбежали из залы.
"Жалкий пройдоха! Спрашивает - не писал ли я стихи, не вспоминал ли о Катрине? И надо было врать этому ничтожеству, этому двойнику - МНЕ Джовану Симерону, что не писал и не вспоминал. Да когда мог - тогда писал, а Катрину вспоминал всегда, черт подери! И сколько надо было унижений пройти, чтобы добраться, наконец до него! Ну ничего - теперь двойник уничтожен и никто, и ничто мне - Джовану Симерону или, если хотите Горному Дьяволу, не в силах помешать! Только надо держать все эту мерзкую низость в стальных рукавицах; дисциплина железная - казни, террор - они не люди, они не звери; они камни, наделенными моими Джована Симерона воспоминаньями, я их ненавижу!"
Со он вскочил с трона; грохоча по полу, бросился к выходу; страшный его рев скрипучими волнами понесся по железным коридорам:
- Армию к бою! Выступаем сейчас же!
* * *
"Грибы" единственное, что осталось на некогда пестревшей изумрудами и бирюзой равнине. Теперь, здесь тянулась сероватая с коричневыми прожилками земля испещренная небольшими впадинами в тех местах, где росли раньше кристаллы.
По стенам, протянувшимися между четырьмя грибами, день и ночь прохаживались прежние братья Джованы - теперь, во внешности их было столько же сходства с изначальным Джованом Симероном, сколько сходства между оленем и... пальмой. Как объяснили впоследствии - виной всему была пыльца, которая впитывалась в их кожу, попадала в легкие, в глаза... Вначале же, многие сходили с ума - бросались в расщелину, куда раньше сбрасывали "выбивающихся из общей массы".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});