Кстати, теперь у тебя нет даже подружек.
А половая и расовая принадлежность указаны верно. Когда у тебя месячные, ты думаешь о том, что предпочла бы через день бриться.
* * *
Зеленый павильон был словно перенесен на платформу с лужайки возле какого-нибудь загородного дома. Внутри были полукругом расставлены складные детские стулья. На одном из них сидела кукла – забытая кем-то или подброшенная намеренно. Последнее казалось вполне вероятным – кукла являлась точной копией той единственной, которой девушка играла в детстве.
Это был довольно ощутимый удар по нервам, если учесть, что свою куклу она потеряла во время экскурсии по заповеднику километрах в ста от монастыря и еще дальше от города. Помнится, не меньше недели она оставалась безутешна. И впервые убедилась в том, что молитвы о возвращении утраченного не всегда помогают. Как и любые другие молитвы.
Шорохи отвлекали, растаскивали ее внимание, словно мыши; в жерновах подземелья отдельные звуки сразу же превращались в пыль. Девушка осознала, что ее трясет; дрожь была мелкой, а ощущения напоминали голод и холод одновременно. При обычных обстоятельствах действительно не мешало бы чего-нибудь съесть, но не сейчас, когда желудок был заполнен кислой жвачкой страха.
Угроза казалась абсурдной, а потому ее реальность было трудно оценить. Девушка сказала себе, что надо приготовиться к худшему, но при этом не впадать в панику. Как всегда, она плохо себя слышала.
Что означала эта проклятая кукла? Кто-то хотел привлечь ее внимание или какой-нибудь психопат забавлялся на свой непредсказуемый лад? То, что ей не светило узнать это до последней минуты, выводило из себя. Мысли были словно смола в несуществующих волосах. Двигаться – это стало единственной потребностью. И спасением от паники. Двигаясь, она убегала от чего-то… или приближалась к чему-то… во всяком случае, превращала невыносимое ожидание в усилие каждого шага, в воздух, который выдыхала, в звук, изданный ею и никем другим…
Войдя в павильон, она дотронулась до куклы стволом «беретты». Игрушка была очень старой, грязной и потрескавшейся, как будто долго пролежала под открытым небом; платье почти истлело. Голубизна глаз поблекла. Искусственные волосы частично выпали, и были видны отверстия в пластмассовой голове. Тем не менее свою куклу девушка не спутала бы ни с какой другой.
Она сунула ее за пазуху – поступок совершенно иррациональный. Просто ей казалось, что так будет лучше. Не оставлять чужакам ничего своего. Откуда она это взяла? Кто нашептал ей это из здешней фальшивой тишины? И, между прочим, теперь она уже не считала, что пушка досталась ей задешево.
Девушке захотелось выпить – не пива, а чего-нибудь крепкого, – чтобы выжечь эту кислую, липкую, отравленную мякоть в груди, которая слежавшимся страхом обволакивала сердце, распирала желудок, напоминала блевотину, но не рвалась наружу, а жадно впитывала отголоски эха…
Эха? А чем еще могло быть то, что она слышала? Неразборчивые разговоры за стеной рано или поздно доведут до ручки, если точно знаешь, что никакой стены нет. Чьи это голоса? Они не шептали, доносились будто издалека, но в то же время звучали над самым ухом… Чтобы заглушить их, девушка начала петь. Не вслух, а про себя, однако этого оказалось достаточно. Ей не удалось избавиться от голосов полностью, но, по крайней мере, она снова могла держать себя в руках.
Она пела без слов. Ритм вытеснил все остальное. Повинуясь ему, она дышала и продолжала двигаться. И вскоре даже задала себе простой вопрос: на что все это похоже? И ответила: в том-то и дело, что ни на что. Это не склад, не подвал психушки, не заброшенный павильон киностудии, не подземный поселок аборигенов – ни в первом, ни во втором приближении. Бросив взгляд по сторонам, можно было сразу обнаружить какую-нибудь деталь, которая не вписывалась ни в одну схему, не отвечала ни одному предположению. Как будто кто-то свалил здесь части разбитого мира, смешал выломанные отовсюду куски реальности, приправил соусом из плохих снов – и в результате она имела перед глазами дикое нагромождение несообразностей.
В этот момент платформа вздрогнула. Низкочастотную вибрацию, передавшуюся через ноги, девушка восприняла всем телом. Она не сказала бы с уверенностью, но ощущение было таким, словно под ней проносилось что-то чрезвычайно массивное. И быстрое, как ударная волна.
Вибрация длилась очень недолго – наверняка меньше секунды. За этот промежуток времени не успел бы пройти мимо ни один поезд, даже монорельсовый экспресс. Казалось, что камни взвыли. И тут же все стихло, но девушка не могла избавиться от новой разновидности страха, возникшей только что, когда она поняла: даже это чужое, непонятное и пугающее место – непрочно и ненадежно, оно может в любой момент исчезнуть, рассыпаться, будто карточный домик. Она цеплялась за то, за что цепляться не стоило, однако выбор у нее был примерно таким же, как у заживо погребенного, который вдруг приобрел способность животного предчувствовать землетрясения.
Свет потускнел, сделался густо-оранжевым, почти коричневым. Подняв голову, она увидела облака потревоженной пыли. Пыль заволокла лампы, и сумерки наступили не только у девушки в голове. Она отошла от края платформы, чтобы ненароком не свалиться на рельсы, и, одолев с десяток метров, обо что-то споткнулась. Пригнувшись, она разглядела скелет в армейской форме, который лежал на боку, однако «лежал» было не вполне подходящим словом – скелет выступал из каменной плиты, словно из затвердевшего цементного раствора. Но при этом плита выглядела как монолит и разделяла скелет примерно пополам вдоль линии позвоночника. На виду оставалась и правая половина черепа. В тех местах, где кости соприкасались с поверхностью камня, не было ни малейших щелей. Девушка ни мгновения не сомневалась в том, что скелет настоящий, а не памятник жертвам чего-то там. Сделав один неосторожный шаг, она задела его руку. Хрустнули раздавленные ею мелкие кости.
Полумрак усугублял зловещее впечатление, которое произвели на нее эти останки. Кроме всего прочего, они означали, что смерть бродила по здешним закоулкам, – и, судя по всему, кто-то так и не нашел выхода. Одного-единственного мертвеца было бы вполне достаточно, чтобы заставить девушку предполагать самое худшее, – но вскоре она наткнулась на еще троих.
Часть скелета от нижних ребер и выше торчала прямо из платформы. Оттуда же «росли» кости предплечий. И тут в мраморных плитах не было трещин. В нескольких шагах дальше она увидела ноги, едва прикрытые юбкой и обутые в туфли. Но больше всего ее поразил мертвец, ставший единым целым с зеркалом.
Зеркало было огромным, в полтора человеческих роста, и заключенным в резную раму из мореного, очень темного дерева. Подставкой служила массивная опора на четырех львиных лапах. Пыль скрадывала отражения. Девушка не сразу поняла, что никто не двигался ей навстречу. Это был ее же силуэт, который выглядел как изображение в черно-белом телевизоре при слабом сигнале. Подняв взгляд, она увидела мертвую голову на более чем двухметровой высоте. Голова и шея, пересеченная поверхностью зеркала, отбрасывали несколько длинных теней. Это была именно голова, еще не череп, из чего следовало, что невероятная смерть случилась относительно недавно. У девушки хватило духу рассмотреть подробности. Рот был приоткрыт, глазницы пусты, веки и ноздри свисали бахромой. Из стеклянного «льда» кое-где торчали волосы, образуя что-то вроде воротника.
Она обошла вокруг зеркала. Задняя сторона представляла собой обычную доску толщиной с палец, обклеенную вырезками из старых журналов: красивые и дорогие люди, шикарные автомобили, роскошно обставленные дома… Нельзя было находиться дальше от всего этого, чем сейчас. А что нужно сделать, чтобы очнуться? Девушка не знала. Возможно, от такого наваждения вообще нельзя избавиться. Значит, реальность – то, от чего нет спасения? Как ни странно, это перекликалось с тем, чему ее учили в монастыре. Но, говорили ей, есть и другая реальность.