Читать интересную книгу Химера - Джон Барт

Меланиппа, которая безмолвно и без комментариев переписывала все эти многочисленные, все эти бесчисленные страницы, никому не подражает, никого не копирует – кроме той неизменно отступающей все дальше и дальше в прошлое почтенной череды предков, в честь коей она и получила свое имя. И она не, не, не: не какого-либо толка писатель, скульптор, живописец, даже не особенно натаскана в классической мифологии, – пожалуйста, не забывай об этом, Беллерофон! Одним словом, она не Персеева Каликса, нет, нет, нет, и не намерена подражать этой чудной, гордой, ранимой девушке. Она простая амазонка – то есть это самый серьезный обман, на который она способна.

Разве это обман! Милая Меланиппа была единственной настоящей амазонкой при дворе, наводненном липовыми! См. Второй Прилив, Вторая Стадия!

Говоря об обмане, она, конечно же, подразумевает, что на самом деле она – это… она точно не знает, как это сказать; даже фраза "человек женского пола" включает ее в две категории, от которых она сама чувствует себя более или менее отличной; само "сама" причисляет ее к некоторой самости. Так или иначе, будучи – и с удовольствием – амазонкой, она отнюдь не воспринимает себя исчерпывающе охваченной этим эпитетом. Обычай амазонок обходиться без фамилий и присваивать каждой новорожденной одно из дюжины с гаком канонических имен представляет, верит она, дополнительные льготы, поскольку за внешней путаницей, каковая отсюда происходит (по ее оценке, в Фемискире постоянно имеется около шестисот Меланипп всевозможных возрастов, рассматривающих друг друга как сестер, и примерно столько же Быстрых Мирин, Пентиселей, Ипполит и т. д.), кроется весьма действенное прояснение личностной самотождественности. Ибо, в отличие от ее в силу своей безличности бессмертной "Меланнипости", Меланиппе ведома некая частная, некатегоризируемая безостая само-, которую ей никогда не спутать с именем "Меланиппа", – как Персей, думает она, спутал себя с легендарной личностью "Персей", с "Беллерофоном" – Беллерофон…

Беллерофон признает эту глубокую, удачно подмеченную особенность, целует ее подметчицу, но просит у нее прощения: по причинам, которые будут открыты на Третьей Стадии Второго Отлива, мое отождествление с "Беллерофоном" – ясная и систематически проводимая политика, а не путаница или смешение, сколь бы явной ни казалась, ни кажется или ни могла бы показаться видимая хаотичность этого рассказа. Посмотри мне в глаза. Ты знаешь, что я имею в виду.

Его любовница Меланиппа, официальный протоколист этой части его истории, в последний раз прерывает ее по ходу рассказа, дабы смиренно признать свою ошибку по подмеченному ею поводу и заявить тому – кто бы он ни был,– кто читает эти (ее) слова, что к чему бы они ни привели и чем бы ни кончились, она до безумия любит своего любовника.

И он ее точно так же! А пагубный Полиид – в этом нет ничего невозможного, он скоро снова появится на сцене – уже не так закупоривает нарративный канал! Я чувствую, сколь мощен прилив моего рассказа из океана сказания; волшебная обратная связь держит: мой крылатый сводный брат может наконец снова взлететь!

Подняв якорь?

Вняв ржанию. В стоячей между приливом и отливом воде, снова в Ликии, я сполз с затонувшего, охромев на крыло, в воздушном океане Пегаса, посмотрел в глаза притулившейся на жердочке жене, сказал: "Идет, так мы и поступим. Пакуйся. А я прогуляюсь по болоту – чуток сердце себе поснедать и т. д. Если через пять дней не вернусь, отправляйся одна".

– О'кей, зеленоглазый, – ответствовала Филоноя и поцеловала меня в лоб. – Возьми это с собой, чтобы не скучать между едой. – Она вернула мне историю моего кузена. – Когда я занималась мифами и легендами, – продолжала она, – я обнаружила своеобразную параллель мотиву оборотня в нашем ликийском фольклоре: местные ксанфийские добытчики ондатры и промысловики-мидиеловы рассказывают о Болотном Старце, в общем и целом, об этаком приливном Протее, который принимает форму любой из встречающихся разновидностей заливной фауны и строит всяческие козни против их суденышек и снастей; но если им случится залучить его в рачевню или загрести грабельками для моллюсков – один шанс на миллион, – он остается у них на побегушках до смены прилива и т. д. Поколение за поколением это сказание оставалось всего-навсего милым народным поверьем, в которое сам народ якобы верил единственно ради своих внучат или туристов и дотошных студиозусов вроде меня. Со времени, однако, нашего супружества отчеты о Б. С. чаще и достовернее всего приходят из отдаленных районов, особенно из Алейских болот. И вот, столкнувшись вчера с новоявленной находкой этого куда-то запропастившегося лекционного свитка, а потом с его явным превращением тем же вечером в сей плавучий опус, я не могу удержаться от очевидной ассоциации с Полиидом. Кажется, ты однажды цитировал его на ту тему, что все оборотни – версии Морского Старца? Мне кажется вполне возможным, что Полиид предусмотрел раскрытие нами его надувательства – в отношении и тебя, и папочки – и воспользовался эпизодом с Химерой, чтобы к своей выгоде обратиться в ее изображение на скале, потом в лекционный свиток, а потом в дремлющую себе традицию Болотного Старца – дабы затаиться до следующего поворота в твоей карьере. Короче говоря, ни разу не сподобившись взглянуть на эту с большой буквы Схему, на которую ты всегда ссылаешься, я прочитываю все события нескольких последних дней как волнующие знамения: свиток, "Персеида", окончательное вето на взлет Пегаса, абсолютная вершина твоей несносности по отношению к детям и ко мне самой и твои утомительные, хвастливо самокритичные публичные разглагольствования перед своими слушателями – все это совпало с достижением тобою середины жизненного пути. Все говорит за то, что пришло время – и давно! – для нового собеседования с твоим Советчиком и что Полиид вот-вот объявится. А лично я убеждена, что он у тебя в руках, но так как его нынешняя личина, похоже, это обличье Болотного Человека, интуиция подсказывает мне, что сподручнее будет до него добраться, если ты захватишь с собой в Алейские болота "Персеиду" и не преминешь получше присматриваться к улиткам и мягкопанцирным крабам. Может, пустить манускрипт по воде? Далее, памятуя о том, что ты не раз и не два упоминал о его документалистских наклонностях, особенно о промежуточном превращении в коринфской тюрьме в камерное послание, я надеюсь, ты сможешь убедить его превратиться в саму Схему, чтобы ты смог с ней свериться, до или после того, как он примет для тебя "человеческий" облик. И наконец, когда – и если – ты будешь с ним совещаться, полагаю, ты по крайней мере не забудешь о моем личном скептицизме касательно доброй воли Полиида, склонен ты его разделять или нет. Так или иначе, поскольку центральным образом того, что ты находишь удовольствие называть своим Первым Отливом, стала приземленность Пегаса, уверена, мы тут единодушны: отыскать, как снова его поднять, – вот первоочередная задача твоего общения с Полиидом. Вдобавок было бы очень интересно услышать его мнение о том, не следует ли тебе, когда метафорический отлив повернет вспять и ты опять окажешься полетным, вновь стать со мной и детьми столь же милым и нежным, как раньше. Я была бы тогда достаточно счастлива, чтобы умереть, ведь, несмотря ни на что, я так же сильно люблю тебя сейчас, как любила и в ту ночь, когда мы впервые отправились вместе в постель и ты ласково лишил меня девства, и мы проспали в объятиях друг друга до самого рассвета, и… и т. д. И передай ему от меня привет. Пока.

– Пока.

Я так все и сделал, бродил туда-сюда, добросовестно пробираясь среди литторин и мелампуз; мимо, словно падшие луны, проплывали медузы; у москита, лягушки и манящего единственной клешней краба искал я совета, как разомкнуть замкнутый контур своей жизни в восходящую спираль наподобие раковин лунной натики, которые я приставлял к ушам в надежде получить ответ – не сводя одного глаза с зажатого в руке документа. Под какой-то сосной, на возвышенном клочке суши, зажатом между двумя ручейками, устроил я себе лежбище; раз или два садилось и всходило солнце; я размышлял о Филоное и течении своей жизни, мне немного хотелось умереть. Приплелись с ленчем в коробке Гипполох и Исандр; я прогнал их домой, но задумчиво сжевал цыпленка, яйца с пряностями, греческий салат. Болото тикало, булькало, пришепетывало, попискивало, мурлыкало, щебетало: Полиид был по соседству, все в порядке. Я положил "Персеиду" в небольшой винный кувшин, прибывший вместе с ленчем, и, весь в сомнениях, пустил его на волю прилива. Через двенадцать часов пятьдесят минут точно такой же выплеснулся назад со странным, но явно Полиидовым письмом:

На борту «Овода», озеро Шетоква, Нью-Йорк, 14 июля 1971 года

Его Величеству королю Англии Георгу III Приливные хутора, Редманс-Нек, Мэриленд 21612