она, закрывая за собой дверь, и он благодарен ей за вежливость.
Он слушает, как стук ее каблучков удаляется по коридору. «Что ж, она хотя бы не заперла меня на ключ», — думает он, угрюмо улыбаясь сам себе. Ей не больше двадцати. Она всего на несколько лет старше Коли. Так почему его волнует, как к нему относится эта девчонка?
Минуты тянутся бесконечно. Его раздражение растет, когда он представляет, как профессор Маслов совершает обход без него. Конечно, у него есть записи, но это не равноценно подробному обмену мнениями и идеями, которые обычно бывают в таких случаях. Маслов — прекрасный терапевт, один из лучших. Ему скоро на пенсию, но он неустанно делится своим многолетним опытом. И что еще более удивительно, учитывая его возраст и положение, — он всегда открыт для новых идей и исследований. С Андреем он обращается как с равным, а не как с младшим по возрасту. Андрей всегда считал, что ему выпал счастливый случай поработать с Масловым, а теперь он без всякого предупреждения не явился на вечерний обход. Что Маслов о нем подумает?
Он смотрит на часы. Без четверти пять. Он ждет уже по меньшей мере полчаса. Нужно сесть и попытаться расслабиться. Почему бы ему просто не уйти? Дверь не заперта. «Не нужно было тебе в это ввязываться», — сказала ему Лена. Так, может, еще не поздно, может, еще есть шанс?
Он слышит отдаленный грохот. Наверное, сиделка уронила утку. Усиленный гулкими, длинными коридорами, такой звук разрастается до масштабов катастрофы. Администрация не может полностью изолировать себя от звуков и запахов больницы, хотя большую часть времени им удается не замечать происходящего. Даже здесь, в этом крошечном пустом кабинете, больница дышит вокруг него, как живой организм, частью которого он является. Он не может существовать отдельно от нее — таков его выбор. Если они его принудят, тогда другое дело. Но никакая сила на свете не заставит его по собственной воле сказать: «Мне здесь не место».
Дверь открывается. Из-за нее выглядывает дерзкое личико молодой сотрудницы. При виде Андрея она хмурится, будто ожидала, что он должен был исчезнуть или превратиться в кого-то еще.
— Пойдемте со мной, — говорит она.
Когда Андрей следует за ней во второй раз, в нем растет уверенность, что теперь она отведет его к Волкову, и он пытается оценить, какие действия тот уже предпринял. Этот человек захватил больницу и устанавливает в ней собственные правила. Врач может пропустить обход и просидеть целый час без дела в пустом кабинете. Его могут отправить неизвестно куда без каких-либо объяснений и видимой причины. На то есть другие причины, высшего порядка, именно это они должны усвоить теперь, когда вступили в мир Волкова.
«Хорошо, — думает Андрей. — Возможно. Но что, если я откажусь играть по его правилам? Что, если продолжу считать, что мужчина, к которому меня ведут, — просто отец больного ребенка, охваченный гневом и желанием отомстить, потому что боится того, что последует дальше? Ты родитель, Волков, а я врач. И ничто не может этого изменить».
13
На этот раз в кабинете, куда привели Андрея, за письменным столом сидит Волков. Он расположился с видом человека, находящегося у себя на рабочем месте. Его стул больше и немного выше, чем незанятый по другую сторону стола. Волков, не здороваясь, жестом показывает Андрею садиться.
— Добрый день, — говорит Андрей, но Волков переходит прямо к делу без всякой преамбулы.
— Вам известно, почему мы здесь? Моему сыну хуже.
— Я слышал об этом.
— У него кашель. Он худеет. Постоянно чувствует усталость.
— Полагаю, ваш врач его осмотрел?
— Да. Как вы считаете, что с ним?
— Я ничего не могу сказать, пока мы не проведем полное обследование. Если бы он был моим пациентом, я бы назначил рентген органов грудной клетки и анализы крови сразу после общего осмотра.
— Ах, значит, он не ваш пациент? А я думал, тут мы пришли к согласию. Или он ваш пациент, только когда дела идут хорошо, так?
«Каждая работа накладывает свой отпечаток, — думает Андрей. — Даже сейчас Волков формулирует вопросы так, как будто ведет допрос. Сохраняй спокойствие. Не поддавайся на провокации».
— Как вам известно, я не онколог. Меня привлекли к лечению вашего сына только потому, что в самом начале возникла путаница с симптомами. По вашей просьбе я наблюдал за этим случаем.
— Случаем?
— Простите, — Андрей чувствует, что краснеет. Он поступил так же, как Волков — забыл, где и с какой целью они находятся. Грубая, досадная ошибка, непростительная даже для третьекурсника мединститута. Он никогда не поверил бы, что позволит себе говорить с родными пациента в таком тоне. — Мы привыкли пользоваться определенными выражениями и забываем, как они могут звучать для постороннего слуха.
Волков не может скрыть своего страдания. Он выглядит изможденным и состарившимся, а ведь с момента постановки Юриного диагноза прошло всего несколько месяцев. И еще Андрей замечает, что ногти у него на левой руке обгрызены до мяса. Это что-то новое: когда они встречались в прошлый раз, он обратил внимание, насколько ухоженными были у Волкова руки, и тогда казалось, что неприятные стороны профессии его нисколько не смущали.
Волков слишком умен, чтобы не понимать, как тяжело болен мальчик. Возможно, другой врач нашел в себе смелость предупредить его, что могут означать Юрины кашель и быстрая потеря веса. Может, он даже сделал рентген. Но Волков вряд ли раскроет перед ним карты — это не в его стиле. Он будет сыпать вопросами, лишь бы разговор не уходил в сторону. И тем временем нащупывать его слабые места.
— Вы посоветовали хирурга, насколько я помню. Как там ее звали? Бродская. Да, точно. — Волков продолжает, глумливо растягивая слова: — Рива Григорьевна Бродская. Она провела биопсию, а затем ампутацию.
— Если вы помните, мы также предварительно обсуждали критерии выбора хирурга. Доктор Бродская обладала необходимым опытом, у нее превосходная репутация.
— Но, кажется, она не слишком преуспела в этом «случае», как вы его называете. Как вы считаете, почему это произошло, раз уж, как вы говорите, она такой хороший специалист?
— Она отличный хирург. Одна