Читать интересную книгу Ярость жертвы - Анатолий Афанасьев

Последние фразы он произнес с вызовом, и в его добродушном лице промелькнуло воинственное выражение.

— Знакомая ситуация, — утешил я. — Помножьте Липецк на сто — и получите Москву. С той разницей, что там нормальных людей и в психушках не осталось.

Чем-то растроганный, доктор пожал мне руку и велел привести жену немедленно.

— Когда я вернулся в номер, Катя сидела на веранде. Солнце наполовину завалилось за горизонт, и лес пылал тихим оранжевым костром.

— Ну как? Хорошо поспала? — спросил я.

— Саша, куда мы приехати?

— Как — куда? Пансионат «Жемчужина». Здесь неплохо. Смотри, какая чудная природа.

— А зачем?

— Что — зачем?

— Зачем мы сюда приехали? Мы прячемся?

— Да что ты! От кого нам прятаться? Всех злодеев Григорий Донатович приструнил.

— Зачем врешь?! Ты же прекрасно знаешь, нас найдут повсюду!

Бледная, с потемневшим взглядом, она была на грани слез. Я положил руку ей на колено, и Катя дернулась как ужаленная:

— Саша, спаси меня, пожалуйста, спаси!

— Сейчас пойдем к одному человеку, он с тобой поговорит, и ты сразу успокоишься, вот увидишь.

У доктора Катя пробыла около полутора часов. Вышла оттуда с таким выражением, точно хватила касторки. Андрей Давыдович выглянул из кабинета и поманил меня пальчиком. Я боялся оставить Катю одну в коридоре, но она сказала:

— Иди, иди, я подожду.

Доктор выглядел возбужденным.

— Ничего страшного, — успокоил меня. — Обыкновенный психогенный шок. Но есть нюансы, любопытные нюансы. Вы знаете, что ваша супруга в положении?

— Откуда мне знать.

— С уверенностью не могу сказать, но похоже, очень похоже, — он как-то двусмысленно хихикнул. — Да-с, не лучшие времена для рожениц.

— Вот именно.

— С завтрашнего дня начнем курс иглотерапии, — он смотрел на меня изучающе. — Но вот главное, Александр Леонидович. Никаких стрессов. Ее выздоровление полностью зависит от вашей деликатности и терпения. Вы должны это понять. У нее могут появляться странные капризы. Ее психика предельно уязвима. Чуть-чуть надави неосторожно — сломается. Между ней и миром нарушено равновесие. Спасаясь, она замкнулась в себе. Но штука в том, что человек сам для себя и есть самое ненадежное убежище… Вы не могли бы все-таки рассказать, какая беда с ней приключилась?

— Ее изнасиловали. И пытали.

— Так я и думал, так и думал, — доктор радостно потер ручки. — Что ж, терпение, мой друг, терпение и еще раз терпение. А вот эти пилюльки будете давать три раза в день…

Катя притулилась у стенки и озиралась по сторонам с таким видом, точно ожидала немедленного нападения. Зрачки расширенные, глаза огромные, как у перепуганной лошадки. Шагнула навстречу, протягивая обе руки…

Ужинать не пошли, напились чаю с печеньем (кипятильник, слава богу, не забыл) и рано, в девятом часу, легли спать.

Глава пятая

Дни потянулись однообразно, незаметно. Завтрак, прогулка, визит к доктору, обед, сон, полудневный кофе в номере, прогулка, купание в озере, ужин, вечер, сон. Растительная жизнь, которая, когда задумаешься строго, единственное, к чему стоит стремиться; все эти нелепые хлопоты по добыче славы и деньжат рано или поздно обязательно превращают человека в скотину.

Через три-четыре дня Катя начала постепенно оттаивать. Уже не пугалась каждого шороха. У нее появился аппетит, и один раз она взялась наперегонки со мной переплыть озеро. Но выздоровление было хрупким. В глазах по-прежнему светилась какая-то чертовщина. Да и речь частенько бывала бессвязной. На вторую ночь я проснулся оттого, что она сидела на кровати и осторожно шарила вокруг себя руками.

— Ты чего? У тебя что-то болит?

— Они уже здесь, — ответила с такой уверенностью, с какой мой бедный батюшка говаривал о преимуществах восьмицилиндрового движка. — Мы попались!

Я зажег свет. Более обреченного лица я не видел даже у старух в московских очередях, когда они подсчитывают, хватит ли денег на пакет молока. Сердце мое упало.

— Катенька, успокойся, никого же нет! Ну посмотри. Дверь заперта, мы одни.

— Я же тебя просила.

— О чем, дорогая?

— Убить меня. Не могу так больше.

— Ты никогда меня об этом не просила.

— Просила, ты просто забыл. Еще в Москве. Я же знала, что нас найдут, вот и нашли.

— Но где они, где?!

— Они подкрадываются. Ты просто не слышишь.

На ватных ногах я поднялся и принес воды. Она попила из моих рук, и серый ужас потихоньку отступил из ее глаз. Я уложил ее поудобнее, погасил свет, обнял и начал баюкать, приговаривая: спи, моя радость, усни, в доме погасли огни… Катя поворочалась немного и вскоре уснула.

Это больше не повторялось. Но радоваться было нечему. Забыв о тех, кто подкрадывается, она переключилась на другие объекты. Теперь она панически боялась милого доктора Андрея Давыдовича и богатого липецкого гражданина Сергея Юрьевича Тамарискова. В ее представлении, преследуя одну цель, добить ее окончательно, они шли к ней разными путями. Доктор не мудрствовал, а сразу вогнал ей под кожу десять иголок и хладнокровно дожидался, пока она окочурится. Но Катя выдержала и это испытание. Только попеняла после первого сеанса:

— Зачем тебе это нужно, Саша? Если надоело со мной возиться, дай яду. Зачем же все мучить и мучить?..

Втолковать ей что-либо путное по-прежнему было невозможно, но все-таки положение изменилось в том смысле, что Катя начала прислушиваться к моим словам, пусть и не вникая в их смысл. Говорил я с ней много, подолгу, почти не переставая, — на прогулке, за едой, в постели. Так и этак я объяснял ей, что беда, которая с нами приключилась, изменила нас обоих и мы уже никогда не будем такими, как прежде. Но это вовсе не значит поднять лапки кверху и смиренно ждать конца. То же самое, говорил я ей, проделали с миллионами людей: ограбили, унизили, лишили смысла жизни, превратили в скотов, но погляди вокруг: почти никто не хнычет, не просит пощады и не дрожит от унизительного страха. Даже пожилые, старые люди не сдаются, стараются добыть себе пропитание, обустраиваются, как могут, в надежде на лучшую долю. Нашествие двуногой саранчи, уверял я, не может продолжаться слишком долго хотя бы потому, что ничто не вечно в природе. Сейчас скверные, лихие времена, но они изменятся. Саранча, нажравшись, лопнет от несварения желудка и превратится в навоз, удобрит землю для будущих посевов. Все эти монстры, которые пугают нас с экранов реформой, коммунистами, фашистами, стабилизацией и приватизацией, на самом деле не так страшны, как смешны. Их сила только в нашем страхе, покорности и скудоумии. У нашего народа, говорил я, есть странное свойство впадать в летаргический сон, когда ему грозит смертельная опасность, но рано или поздно он просыпается. О, этого недолго ждать, потому что на алтарь пробуждения уже принесены кровавые жертвы — бойня в центре Москвы, Чечня, Буденновск… Женщины-беженки, чахнущие в сырых землянках, и дети под Тверью, которых кормят жмыхом, не дадут здоровым мужикам слишком долго наслаждаться летаргическим забвением. Об этом писал и Толстой, вспомни его рассуждения о народной дубине. Насильник, злодей давит и убивает, жертва плачет и гнется, но всегда наступает час возмездия. Он неизбежен, как Божья кара. Когда народ очнется, не останется и следа от всех этих крыс, моголов, четвертачков и тех, кто дал им волю. Они исчезнут вмиг, как и появились, и память о них будет скорбью… Я проповедовал в этом роде, сам, конечно, не веря в то, что несу, но моя горячность не пропадала даром. Катя слушала не перебивая, и в пугливых очах нет-нет да и разгорался тусклый огонек надежды…

Сергей Юрьевич досаждал ей своим рыцарским ухаживанием. Меня он не стеснялся, видимо считая несерьезным соперником, хотя и мужем. Пару раз, правда, намекнул, что если у него все получится, как задумано, то я тоже не останусь внакладе.

— Любая женщина имеет свою цену, — пояснил тет-а-тет. — А твоя, Сашок, из самых дорогих. Поверь, уж в этом я разбираюсь.

«Интересно, — думал я, — сколько же он готов отвалить?»

Настигал он нас неожиданно — на прогулке, на озере, в библиотеке, — в номер я его не пускал, говорил: «Не прибрано!» — и захлопывал дверь перед носом, — настигал и сразу затевал романтические речи.

Я внимательно следил за Катиной реакцией. Она хоть и боялась непобедимого Сергея Юрьевича, но это был уже не тот страх, который мы привезли из Москвы. Этот новый страх изредка утеплялся озорными искорками в глазах, будто она на ощупь, малыми шажками возвращалась сама к себе. Все-таки однажды у нас с Тамарисковым произошло неприятное объяснение. Он в это утро был какой-то особенно настырный, и заметно было, что крепко похмелился после завтрака. Рассказал подряд два таких сальных анекдота, что даже я почувствовал оскомину. Я оставил Катю одну на скамейке, а Сергея Юрьевича отвел в сторонку, за деревья.