на помощь авторитет адмирала Нельсона:
«— Как же это, г-н NN, у вас сегодня брам-шкоты не были вытянуты до места? Это дурно; вы никогда не будете хорошим адмиралом. Знаете ли, почему Нельсон разбил французско-испанский флот под Трафальгаром?
— Артиллерия у него была хорошая.
— Мало того что артиллерия была хороша; этого мало-с. Паруса хорошо стояли, всё было вытянуто до места. Брамсели у него стояли, конечно, не так, как у вас сегодня. Французы увидели это, оробели, вот их и разбили»182.
Даже знаменитый словоерс[40], который он так часто использовал в речи, не столько свидетельствовал о верности традициям, принятым в дворянской среде, сколько смягчал напряжённость разговора, придавал сказанному несколько ироничный оттенок.
Как признавался Зарудный, не все понимали приёмы Нахимова, считали его, мягко говоря, простаком и делали героем анекдотов. «Я имел несчастье принадлежать к числу подобных молодых людей, — со стыдом признавался Зарудный. — Это, конечно, несчастие, потому что похвала, отдаваемая человеку после смерти, есть ничто в сравнении с огорчениями, сделанными ему при жизни его».
Нахимов видел такое отношение к себе, но от своей методы не отступал. Отчего? — Думается, от внутренней убеждённости в своей правоте.
История болезни
Тяготы морской службы не способствуют укреплению здоровья; ревматизм, артроз, невралгия, лихорадка, бронхит даже самых крепких моряков заставляли съезжать на берег и порой на недели укладывали в постель. Занемог и Павел Степанович.
В то время было модно лечиться минеральными водами, лучшими докторами считались немецкие, и потому Нахимов, взяв 23 марта 1838 года отпуск, выехал на лечение в Германию.
Три дня морем на пароходе «Геркулес», затем посуху до Штеттина (современный польский Щецин); наконец, в середине мая он прибыл в Берлин.
Как он жил и лечился за границей, Нахимов подробно рассказал в письмах183. Обычно не большой любитель писать, из Германии он писал часто, подробно. К счастью, большую часть его писем бережно сохранил в своём дневнике М. Рейнеке. Есть в них и размышления о жизни, которые Нахимов чуть иронично называет «философией», и суждения о службе и событиях на флоте. Благодаря письмам Нахимова раскрываются его взаимоотношения с родными и друзьями, ярче проступает его характер.
Лечиться в Германии ему посоветовал флотский лекарь Э. Шиле, он же порекомендовал и врачей. Да они и без того были известны во всей Европе: Руст, Диффенбах, Грефе — эти имена вошли в историю медицины. Руста называли «оракулом», Диффенбаха именовали «великим», к Грефе обращались «маэстро». Это к ним в 1833 году приехал учиться из России начинающий хирург Николай Иванович Пирогов.
Нахимов и Пирогов познакомятся в Севастополе во время войны и придутся друг другу по душе. У них был общий друг Владимир Даль, который вместе с Нахимовым учился морскому делу в кадетском корпусе, с Пироговым — медицине в Дерптском университете. С Нахимовым Даль плавал гардемарином на «Фениксе», с Пироговым стажировался в Германии, а потом, по выражению Пирогова, «переседлал в литераторы». Возможно, в осаждённом Севастополе они вспоминали и общих немецких знакомых, у которых один лечился, а второй учился.
Начинающий, но уже известный своими операциями и анатомическими изысканиями Пирогов сделал для себя в Германии неприятное открытие: практическая медицина в Берлине полностью изолирована от анатомии и физиологии, более того, практикующими врачами анатомия откровенно презирается, и словосочетание «хирург-анатом» в их устах звучит как ругательство. Открытие Пирогова не просто удивило — потрясло: «...ни Руст, ни Грефе, ни Диффенбах не знали анатомии».
Когда Грефе оперировал, он приглашал профессора анатомии Шлемма и, делая разрез, справлялся: «Не проходит ли здесь сосуд?» Диффенбах во всеуслышание объявлял известные артерии «выдумкой». Руст к тому времени, как приехал Нахимов, уже не оперировал, а только читал лекции. Вот одно из его высказываний на лекции: «Я забыл, как там называются эти две кости стопы: одна выпуклая, как кулак, а другая вогнутая в суставе...»184 Зато его метод пользовался популярностью среди берлинских докторов: он ставил диагноз исключительно по наблюдению за больным, не спрашивая: «На что жалуетесь?» При таком подходе «оракул» бросал взгляд на вводимого к нему пациента и объявлял диагноз. Правда, больного предварительно осматривали ассистенты и сообщали Русту результаты, но всё равно такое диагностирование выглядело очень эффектно, хотя и отдавало шарлатанством. Даже самый нелепый диагноз опровергнуть было невозможно: в палаты клиники «Шарите» Руст никого не пускал, и «предсказания» «оракула» проверить было нельзя.
Наркоз в те времена ещё не применяли, операция проходила под стоны и крики пациента, и многие умирали от болевого шока. Пирогов стремился сократить время операции, для чего изучал строение органов в анатомическом театре и по анатомическим атласам и сам их впоследствии составлял. Немецкие врачи придерживались другого подхода. «Хирургия должна быть жестокой», — любил повторять Диффенбах, и его операции длились мучительно долго.
Пирогов весьма критично оценил немецких знаменитостей, но всё же сумел извлечь пользу из знакомства с ними: у Диффенбаха и Грефе он учился технике операций, а способ диагностирования Руста дополнил тщательным опросом больного. Но Нахимов приехал в Германию не учиться, а лечиться, а потому испытал на себе недостатки немецкой школы, прошёл все мытарства.
Когда его осмотрели в Берлине, то нашли, что причина его недомоганий — нервы. Болезнь запущенна, нужны решительные меры; если пациент согласен на их применение, успех лечения обеспечен. «Вы знаете мой характер, — писал Нахимов сестре и брату Сергею, — ни минуты не медля, я согласился на всё». Печальный опыт научил больных не доверять мнению одного и даже двух врачей, заставлял консультироваться у разных докторов и только после этого принимать решение. Недостаток времени и решительный характер Нахимова в этом случае лишь повредили ему.
В Германию он приехал на своих ногах, а пролечившись две недели, уже не мог ходить и «расслабел ежеминутно во всём составе моего корпуса». Ещё через три недели врачебный консилиум назначил новые средства лечения, но и они не помогли. Пролежав пять недель не вставая, Нахимов снова проявил решительность — потребовал у врачей чёткого ответа, «что предпринять, чтобы прийти хоть в прежнее состояние». Отпуск подходил к концу, он не мог не то что вернуться на службу, но даже передвигаться без посторонней помощи: «комнату переходил с двух приёмов», изнемог и нравственно, и физически и был уверен, что «перенёс более, нежели человек может и должен вынести».
Способы «лечения нервов» в первой половине XIX века были весьма оригинальны, современному человеку они показались бы изуверскими. Больному втирали в кожу ртуть, закачивали в