Читать интересную книгу В постели с Президентом - Владимир Романовский

— Где вы встретились? — спросила Гвен.

— Официально — в Перриз Делайтс. Неофициально, я наскочил на ее имя в одном из твоих досье.

— Каких досье?

— У нас на всех есть досье. Ты не знала? Как только человек рождается, его обмывают, после чего с него снимают мерку для будущего вживления скрытой камеры.

Они въехали в Мидтаунский Тоннелль. Гейл вырвало.

— Ну вот, — сказал Лерой. — Так и знал, нужно было ехать через мост. Я бы ее скинул в Восточную Реку.

Гейл водрузили в кресло напротив телевизора. Лерой и Гвен ушли в помещение, окрещенное Лероем «радиорубкой», бывший стенной шкаф, теперь спальня и комната аппаратуры. Три персональных компьютера стояли рядышком на прочном малых размеров письменном столе. Череда шкафов с ячейками помещалась напротив окна и сверкала таинственно. Камкордеры и микрофоны лежали повсюду.

— Кто-нибудь подумал бы, что ты продюсер рок-н-ролла, — заметил Лерой. — Представь себе, что я сейчас улыбаюсь.

Он сел на стул возле одного из шкафов, наклонив голову и глядя иронически на Гвен. Она села за письменный стол, положа ногу на ногу. По мере растягивания паузы, ощущение чрезвычайной срочности наполнило комнату.

— Так, значит, — сказал Лерой наконец. — У твоей сестры была привычка выходить в свет без сопровождения?

— Нет.

— А она вообще выходила в свет?

— Да.

— С кем, обычно?

— Она… В основном она ходила на частные вечеринки и обеды.

— Сейчас не до них. Фальшивые улыбки и экзотическая кухня никогда ни к чему осмысленному не приводят. Она ходила в бары, кино, театр и так далее?

— У них с Винсом был абонемент в оперу.

— Помимо этого?

— В бары она ходила. Иногда.

— С кем?

— Со мной.

— Подруги у нее были?

— Нет. Но были любовники. С ними она иногда тоже выходила.

— Нет, это нам не подходит, — сказал Лерой. — Значит, выходила с тобой. Берем это за точку отсчета. Часто выходили?

— Два раза в месяц.

— Разные бары?

— У нас был наш любимый. На Пятьдесят Шестой, у самой Пятой Авеню.

— Классное место?

— В общем, эксклюзивное, да.

— Типа клуба? Только для своих?

— Нет. Но, в общем, большинство посетителей — из нашего окружения.

— Влиятельные люди.

— Да.

— Понятно. Ты бы узнала кого-нибудь из посетителей?

— Думаю, да. Некоторых помню.

— Не нужно столько думать. От этого морщины на лбу. Ты не в школе, и это не экзамен.

Она закатила глаза.

— И это тоже. Не нужно. Когда ты закатываешь глаза, то выглядишь, как марсианка какая-то. Стало быть, нас интересуют посетители, не являющиеся завсегдатаями. Память на лица у тебя хорошая?

— Не жалуюсь.

— Ладно. Теперь показывай.

— Я не буду смотреть.

— Нормально. Смотреть буду я. А ты будешь сидеть у окна и дуться.

Гвен включила компьютер, нашла нужный диск в шкафу, и вставила его в драйв. Повоевав с программными опциями, она заставила наконец программу перекодировать два слоя защитного кода.

— У тебя они все в каталоге? — спросил он с комическим уважением.

— Да.

— История семьи, в прямом эфире.

— Не только.

Он стал смотреть. В какой-то момент он остановил кадр и послал его на принтер. Гвен подняла голову, когда услышала шуршание принтера.

— Мне нужен карандаш и корректор, — сказал Лерой.

Она дала ему требуемое. Он быстро нанес несколько линий карандашом на распечатку, что-то замазал, снова заштриховал. Через несколько минут он поднял получившийся ретушированный портрет и подержал в вытянутой руке, критически разглядывая, перед тем, как привлечь к нему внимание Гвен.

— Ты знакома с этим человеком?

У Гвен перехватило дыхание.

— Как ты это сделал?

— Просто. Поменял слега брови, убрал парик, и утончил нос. Наверное, он что-то вложил в нос, вату, бумажные распорки — не знаю. Если не ошибаюсь, в нем шесть футов роста. Он стройный, ему лет тридцать пять… Есть геморрой…

— В баре, — сказала Гвен. — Я видела его в баре. Он с Илэйн обменялся парой слов.

— Как он звучал? Что за голос, что за произношение?

— Лонгайлендский акцент и манеры. Вроде бы.

— Хамское мещанское самодовольство, но предполагается, что это вежливость, — сказал Лерой.

— Похоже.

— Подделка.

— Что?

— Он делался… Не важно. Ты уверена, что помнишь его?

— Да. Глаза. Разрез глаз. Ноздри. Губы. Но в основном глаза.

— Посмотри на мои, — сухо сказал Лерой.

Гвен вытаращилась. Взглянув еще раз на свой скетч, Лерой оттянул кожу со скул назад и сжал губы. Особенно похоже не было, но что-то общее наличествовало, и Гвен перепугалась.

— Эй! — сказала она, невольно подавшись назад.

— Не бойся ты. Я — не он. Не будь дурой.

— Ладно, — сказала она. Сглотнула слюну.

— Сколько раз ты его видела в баре?

— Что? А. Только один раз. Нет, подожди. Кажется два раза.

— Второй раз — до или после того, как он говорил с Илэйн?

— До того.

Некоторое время Лерой молчал.

— Представь себе, что я неуверенно улыбаюсь, — сказал он. — Я пытаюсь себе представить… но это… очень необычно. Мы его выманим. Самое смешное — мы используем Гейл, как наживку. Тебе придется кое-что сделать. Я бы и сам сделал, но я могу разозлиться, и это все испортит. Общение с глупыми людьми радости мне не приносит.

— Что я должна сделать?

— Поведи Гейл в какой-нибудь бутик. Также, своди ее к парикмахеру, пусть ей сделают стрижку и прическу под твоим руководством. И маникюр тоже. Плоть и кожа у нее не те, но рама ничего. Переделай ее всю. Сделай так, чтобы она стала неотразима. Прикрой огрехи и подчеркни выигрышные стороны, в таком духе. После этого я ее потренирую.

— Не понимаю. Что ты хочешь, чтобы она делала — хвасталась своим новым имиджем, ходя по улице, пока тот, кого мы ловим, ее не увидит?

— Тебе не понять.

— Ну, если ты так к этому относишься…

— Да нет же, — раздраженно сказал Лерой. — Я и сам толком не понимаю. Это вроде наития. Предчувствия. Называй как хочешь. Эта сволочь явно решил меня подразнить, но теперь я буду дразнить его, и он возьмет наживку, я уверен.

— Кто тебя дразнит? Ты даже не знаешь, кто он, и где он сейчас.

— У меня есть по этому поводу кое-какие мысли, — сказал Лерой, глядя в пространство. — У него пристрастие к театральности. Очень любит переодевания. Помимо этого, он убежденный атеист, а это значит, что он фанатично верит в несуществование Бога, что, в общем, явление частое. Что бывает не часто — он использует эту свою анти-веру в своих целях, эксплуатируя систему на всю катушку. Это понятно, но не очень распространено. Он вполне умный человек, который рассматривает весь мир, как свою песочницу. Место для игр. Игры у него жестокие и очень, очень неправильные. Он не обычный рядовой бывший спецназовец, обидевшийся на предательство начальства. Он не бывший тайный агент, которого Управление бросило посреди какой-то очень суровой вражеской территории, а теперь он отказывается тихо исчезнуть, и настаивает на расстреле всего взвода, прежде чем вгонит последний патрон себе в башку. Все эти пути известны и изучены. Беглецов ловят и арестовывают — не так уж это сложно. Преданность смотрит только вверх. То, с чем мы имеем дело, не имеет ничего общего с обидами, преданностью, патриотизмом, или с еще какими-то из тысячи сантиментов, которые власти пытаются внедрить в массовое пользование последние пятьсот лет. Он полноправный член поколения типа я-да-я, хам, гедонист, искренний поклонник алгебраического подхода к мысли и духу, законный сын Бога Мещанских Приличий и Богини Удобства, чей пророк прозывается — скука. Как тебе такой психологический портрет?

— Очень красноречиво, — сказала Гвен.

У нее были сомнения. В тоне Лероя было что-то очень личное, какой-то оттенок искренней горечи, возможно направленной против себя. Он не себя ли только что описал?

* * *

Я себе говорю — не надо, Гвен, не ходи в эти потемки. Давай просто притворимся, что этой возможности не существует. Это просто паранойя. Если же все-таки здесь и есть какая-то страшная тайна, и если все, что происходило и происходит является всего лишь средневековой пьесой со зловещим содержанием, поставленной для меня и еще кое-кого бесстрастным негодяем… тогда что? Все эффекты, им придуманные, ждут поднятия занавеса, третий акт, все по местам! Я сижу, и смотрю на него, и меня охватывает чувство… нет, не апатии, не апатии как таковой, но покорности, наверное. Я не знаю — ощущение близкой развязки — оно приходит ко мне из-за пресловутой мазохистской любви жертвы к палачу, или же черной трагической неизбежности… того, что вскоре должно наступить… Я трепещу, я преклоняюсь перед гением режиссера… я понимаю, что как главная героиня я должна красиво умереть, раз уж мне дали эту роль. А что мне делать? Выйти из игры в данный момент — неэтично. Я ведь люблю его. Я люблю его вне зависимости от того, кто он такой, и какие у него в отношении меня планы. Ухаживать снова за Винсом — немыслимо, после того, через что меня протащил Лерой. Я нахожусь на совершенно другом уровне. Рутина, скука, повседневные заботы ушли, о них невозможно теперь ни думать, ни даже помнить, что они бывают. Нравы обычной Гвен, Гвен из прошлого, кажутся мне сейчас такими далекими, такими непрактичными, и нелепыми — как японский чайный ритуал. Я почувствовала вкус наслаждений совсем иной категории, я успела побывать на тех вершинах морального превосходства где грех и святость, добродетель и порок, правда и ханжество существуют в их изначальной форме, где добро и зло сталкиваются не смущаясь тремя тысячами условностей, которые нам навязала экономическая и политическая псевдо-реальность. Большего и просить нельзя!