о чём говорила она мгновение назад, не ответит он. Щекочет прядь её волос всё ещё скулу его — хочется Врану поправить её, за ухо Бае заправить, но не двигается он. Вдруг лишним это будет, вдруг спугнёт он Баю, вдруг испортит миг этот сладкий? Вран сегодня утром побрился, кое-как в отражении реки, уж окончательно оттаявшей, от щетины трёхдневной избавившись — как знал. Нежная теперь кожа у губ его, чувствительная, и каждое прикосновение Баи дрожью по телу пробегается — должна, должна Бая дрожь эту ощущать, может, потому и не останавливается — новые отклики в нём пробуждает, невольные ответы тела его исследует, да вид делает, что лишь для наглядности всё это.
— Ушами, глазами, устами, — невозмутимо Бая поясняет, уже по нижней губе пальцем скользя.
— Ушами, глазами, устами, — повторяет за ней Вран медленно. — Устами… да.
Фыркает Бая тихонько, почти в губы ему фыркает.
— Устами, да, — и она повторяет. — Только вот всё, что устами ты делаешь… здесь рождается.
И спускаются её пальцы лентой шёлковой по подбородку его, по шее, на кадыке чуть задерживаясь, — и ниже, ниже, ниже, к груди самой. Отстраняется Бая слегка, но для того лишь, чтобы ладонь на сердце его положить.
Выкрал Вран из деревни недавно вещь новую — плащ старый, на груди как раз застёгивающийся. Прямо из дома рукодельницы одной выкрал — отнесли ей этот плащ, видимо, чтобы застёжку разболтавшуюся починить, а она его беспечно на лавке и оставила. Плащ — это не тулуп, конечно, но ненавидит всей душой сейчас Вран и плащ этот, и рубаху свою шерстяную, и вообще то, что в целом людям одежда нужна. Дразнит его Бая своим прикосновением, через всю ткань оно Врана иглами резвыми, будоражащими прошивает. А Бая словно и не замечает ничего.
— Из души твоей всё выходит, в душе твоей всё и укрывается, — продолжает Бая, глаза на Врана поднимая — и тонет Вран в этих глазах, тонет в двух этих омутах глубоких, умных, лукавых. Не нужно Бае русалкой быть, чтобы за собой куда угодно его утянуть — приказала бы сейчас хоть в реку бурную, хоть в топь коварную за ней шагнуть, вмиг бы Вран желание её исполнил. — Вот и мы когда-то с Белых болот вышли, на болотах этих род наш взошёл, а потом уж дальше мы по лесу пошли — но всегда, в час смутный, в час, когда далеко люди в лес забираться начинают, когда рубят его, бесчинствуют там, жить нам спокойно не дают — всегда туда мы возвращаемся, всегда нас дом наш первый укрывает, всегда спасение нам даёт. Понимаешь, о чём я?
Вран кивает. Отрывисто кивает, сил не рассчитывая, чуть шею себе не свернув. Да что ему эта шея?
— Не зря тебя Баей назвали, красавица, — негромко Вран говорит. — Заслушаться тебя можно. Может, ещё что-нибудь рассказать мне хочешь? Вот про рот я, например… не до конца как-то понял.
— Не до конца? — поднимает брови Бая.
— Не до конца, — говорит Вран.
Осторожно за запястье Баю берёт, руку её вверх тянет — по тому же пути, что она выбрала, по груди его, шее, низу подбородка — вверх, вверх, вверх, к губам своим.
И позволяет ему это Бая, и сама ещё ближе оказывается — и падают её волосы уже на ключицы врановы, и всем телом она уже к нему поворачивается, привстаёт немного, на колени усаживаясь — и хочется Врану, мучительно хочется, чтобы не на своих коленях она сидела, а на его. И бередит его лицо её дыхание тёплое, сверху доносящееся, и приходится Врану голову назад откинуть, чтобы в глаза ей продолжать смотреть. Впивается в затылок тут же кора дерева потрескавшаяся, врезается в позвонок шейный сук какой-то гниловатый — Врану всё равно. Доводит он руку Баи до губы своей нижней, снизу вверх на Баю смотрит — ну что?
— Да, не такой уж я учитель хороший, — Бая говорит, тоже неотрывно ему в глаза глядя.
— Хороший, хороший, — слегка Вран головой качает. — Просто каждому учителю перерывы нужны. Тоже на… хорошее что-нибудь.
— Хорошее, — вторит ему Бая.
И держит Вран по-прежнему её за запястье, но движется уже сама её рука по лицу его, к скуле поднимается, кость, под кожей выпирающую, очерчивает. Никогда Вран скулы свои особо не любил, худобу они лишнюю лицу его придавали, истощённость даже — хотя и ел всегда Вран неплохо, но никак ему углы острые убрать не удавалось. А сейчас… очень даже полезны они, углы эти. Вон как много у Баи мест, куда пальцы можно пристроить. Щёки гладкие разве так поизучаешь?
Наклоняется Бая, лицом своим у его лица замирает — и задевает её кончик носа его, и последний, медово-горький выдох она его губам дарит, и…
— Милуетесь?
…заканчивается всё, не успев начаться.
Мигом Бая голову на звук выгибает, мигом волосы её прощальным всполохом щёку Врана щекочут — и отдаляются.
Солн.
Сомневается Вран, что так уж необходимо Солну было в ельник этот забираться — да и в место именно то, которое Вран приглядел. Как чувствует, пёс сметливый.
— Учимся, — Вран спокойно отвечает, своей руки с руки Баи не убирая.
Не отшатывается от него и Бая, не вскакивает на ноги стыдливо, не притворяется, что и не было ничего, — тоже невозмутимо с осанкой своей прямой у него в ногах сидит да на дядю бесстрастно смотрит. «Ну и что, стесняться, думаешь, самой себя буду? — весь вид её говорит. — Не на ту напал».
— Учитесь, — кивает Солн. — И чему же вы учитесь?
Замечает Вран, что грязные сапоги его — значит, давно уже по лесу ходит, а не только из дома лютьего вышел. Забавно. Неужто действительно их искал? Любопытный какой.
— Да всему понемногу, дядя, — говорит Бая. — Вот тому, чему ты его не научил, я его учу.
Усмехается Солн — широко, понимающе.
— Да, такому я его точно учить не буду, — отвечает он. — Ну учитесь, учитесь. Только здесь и учитесь — а лучше поближе к границе с учёбой своей перебирайтесь. Неспокойно сейчас в лесу, гости всякие к нам зачастили — достаточно тебе, Бая, одного гостя, наверное?
— Гости? — переспрашивает Бая. — Люди?
— Люди, люди. До границы уж вчера почти дошли — только закат их и остановил. Тепло, верно, охотиться уж пора, ягоды первые собирать… Ты смотри, Вран — за племянницей моей смотри, чтобы она с сородичами твоими бывшими за ягодкой к одному кусту не потянулась. Береги её. Договорились?
— Договорились, — отвечает Вран озадаченно.
— Ну и славно, — говорит Солн.