Читать интересную книгу Пути непроглядные - Анна Мистунина

Они заметили всадников издалека и вышли навстречу – трое низкорослых, приземистых мужчин непонятного возраста, с одинаково косматыми бородами и цепкими глазами, настороженно глядящими из-под нависших бровей. Тяжелые, приспособленные для охоты на крупного зверя копья в их руках не оставляли сомнений в том, какой прием будет оказан любому, пришедшему с недобрыми намерениями. Рольван не успел ни заговорить, ни выдвинуться вперед для защиты спутницы: Игре только вскинула руку в быстром непонятном жесте и произнесла всего одно слово, как настороженность сменилась благоговением и все трое рухнули на колени, приветствуя Верховную дрейвку.

Так Рольван оказался гостем деревни в излучине обмелевшей реки, деревни, которую посторонний взгляд запросто мог бы принять за скопление обросших мхом не то холмиков, не то курганов, настолько сливалась она с окружающим пейзажем. Пегие козы и невысокие косматые лошади бродили вокруг и между строений, такие же дикие и независимые, как и их хозяева. Внутри хижин в тесноте и вечном запахе торфяного дыма ютились шумные семьи со стариками и детишками всех возрастов, неразличимо-похожими, кудлатыми, словно собачата, и собаками, самоуверенными, как родные дети.

О почтении, которое испытывали эти люди к дрейвам, лучше всего говорило то, что для Игре освободили целую хижину, причем ее обитатели, расселившиеся на время по другим домам, ничуть не выглядели опечаленными. Можно было подумать, что им оказана немалая честь.

Сам Рольван, с тех пор, как выяснилось, что он не дрейв, не вызывал у местных жителей особого интереса. Держаться он старался как можно скромнее и, не желая выставлять напоказ свой столичный выговор, почти открывал рта. Его поселили вместе с Игре, но остаться с нею вдвоем у него не было никакой возможности. Днем ее все время окружали женщины, дети и старики; по вечерам в хижину собирались и засиживались до глубокой ночи мужчины и снова те же самые старики. Они рассаживались на брошенных на пол оленьих шкурах и охапках вереска, передавали из рук в руки рога и чаши с густым медовым напитком, ячменные лепешки и глиняные миски с оленьим или кабаньим тушеным мясом. Их разговорам не было конца, они забрасывали Игре вопросами, они называли ее «Мудрая» и ловили каждое ее слово, как слово святой – да такой она и была для них.

От их хриплых, лающих голосов Рольван раздражался, не находил себе места и в конце концов сбегал. Его не удерживали, никто не мешал ему проходить по деревне, переступая кучки навоза, отмахиваться от мух, огибать охранявшего ворота деревянного идола, уродливого, с огромными выступающими гениталиями, но при этом до отвращения похожего на любого из деревенских мужчин, и уходить за ограду земляного вала.

Он подолгу бродил в холмах, где в густом вереске свивали гнезда ветерки, а на неровных склонах мужчины этой и других таких же деревень возделывали поля и пасли немногочисленные коровьи стада. Набродившись в сомнениях и размышлениях, Рольван поворачивал обратно. Ему казалось, не вернись он однажды – никто бы не заметил, разве что Игре пришлось бы искать себе нового посланца в неведомое, но здесь, среди ее восторженных почитателей, это было бы не так уж трудно. Но он возвращался, не мог не вернуться. Если все вокруг принимали его за слугу Верховной дрейвки, то были недалеки от истины – именно так он чувствовал себя и сам.

В третий день он впервые заметил словно прилипшего к Игре улыбчивого юношу. Звался он Дергиданом, был высоким, не в пример большинству своих сородичей, гибким и скорым на язык. Он взял привычку усаживаться возле ее ног и жадно выспрашивать обо всем, относящемся к служению богам и дрейвской науке. Он слушал, глядя ей прямо в рот, и спешил задать новый вопрос сразу, как только она замолкала. Он приходил первым и последним покидал хижину, а на пятый день явился днем, когда все остальные мужчины были заняты работой, и с этих пор делал так постоянно.

Игре принимала его охотно и целые дни рассуждала о богах и обрядах, целительстве, древних законах и даже о порядке движения небесных светил. Они вдвоем чертили непонятные знаки в остывшей золе очага, нараспев произносили длинные заклинания и смеялись совершенно бессмысленным шуткам. Рольван молча сходил с ума.

Он был уже почти готов на убийство, когда наступил праздник урожая и начала осени, который поклонники Мира называли Днем Благодарности, а последователи старой веры – Лафадом.

Приготовления начались с раннего утра. Мужчины нескольких деревень носили к Кругу богов вязанки дров и охапки хвороста, складывая их в огромный костер, как тот, что был приготовлен на Валль и остался незажженным в разгромленном святилище далеко к северу. Женщины жарили целые кабаньи туши и выкатывали большие бочки с медом. Дети путались под ногами, старики вздыхали о прежних временах, когда и костры были жарче, и мясо вкуснее, а на праздники к святилищу сходились несметные толпы. И никого, кроме Рольвана, казалось, не беспокоила мысль о способных появиться в любой миг эргских дружинниках – или, хуже того, многочисленных тидирских отрядах.

Задолго до заката погасили все огни, вплоть до углей в очагах. В воздухе повисло тревожное ожидание. С наступлением темноты Рольван вместе со всеми отправился к Кругу. Он был в панцире и шлеме, с мечом на поясе и копьем в руке, а в сумке, пристроенной за плечом, лежал мех с медом и запас еды на несколько дней – ячменные лепешки и вяленое оленье мясо. Монаха пришлось оставить на попечении Игре. О том, чтобы взять его с собой во Врата, не было и речи.

Игре шла далеко впереди, в окружении своей верной свиты и рядом с нею – Дергидан. Если Рольван до сих пор еще сомневался в собственной непроходимой глупости, теперь сомнения растаяли окончательно: Дергидан, разумеется, оставался. Рольван же, если только боги не передумают и позволят сегодня ночью открыть Врата, уходил. Приносил себя в жертву по собственной воле, заранее убедившись, что оценить эту самую жертву будет некому.

Он был вместе со всеми, кто останавливался, образуя широкое кольцо вокруг древних камней. Люди подходили и подходили, в неровной подлунной темноте было не разобрать, сколько их. Рольван знал, что во всех четырех деревнях Хранителей не наберется и двухсот жителей, считая детей и стариков, но теперь ему мерещились многие сотни теней, медленно выступавших из темноты и присоединявшихся к неподвижному собранию.

Светила луна, но над Кругом богов ее свет терял свою силу. Вокруг камней клубилась густая, осязаемая тьма. Мало-помалу эта тьма поглотила все звуки, даже шорох травы под ногами, и овладела душами. Рольван был чужим здесь, все его существо восставало против происходящего, и все же воля, цепкая, непреодолимая, которой было подвластно здесь все, подчиняла себе и его. Он искал взглядом Игре, но ее нигде не было.

Ожидание делалось все напряженней. В воздухе как будто звенели десятки струн. Толпа замерла, затаила дыхание – огромное, единое, притаившееся живое существо. Рольван был его частью, он не смог бы вырваться, сколько бы ни прилагал усилий. Он вместе со всеми шагнул вперед и открыл рот в беззвучном выкрике, когда в глубине охваченного тьмой каменного круга родилась пронзительно-белая искра. Не погасла, заплясала живым огоньком и поплыла навстречу. Толпа единым сильным движением подалась вперед.

Шаг, еще шаг. Рольван знал, кого увидит, еще раньше, чем убедился глазами. Клок тьмы над проходом откинулся в сторону, как отброшенное небрежной рукой покрывало, и из Круга выступила Игре. Белоснежный огонь пылал между ее сложенных и протянутых вперед ладоней, обтекал ее тело, одетое в простое белое платье, воспламенял светом массивный золотой обруч на шее и многочисленные браслеты на обнаженных руках. Крупные белые цветы были вплетены в ее волосы. Глаза сияли.

Толпа, все еще единое существо, опустилось на колени, и Рольван вместе со всеми. На миг его глаза встретились со взглядом Игре, потом ее заслонило движение, когда толпа рассыпалась и множество людей бросились к Верховной дрейвке, чтобы первыми поджечь факел от ее колдовского огня. Рольван на миг, по привычке, поддался общему порыву. Потом остановился, приходя в себя и недоумевая, откуда в его руке обмотанная просмоленной паклей палка и куда подевалось копье.

Факелы вспыхивали один за другим, разносились вокруг, и вскоре вся долина камней была охвачена пляшущими огнями. Где-то заиграла флейта, потом к ней присоединились глухие, совпадающие с ритмом сердца удары барабана. Стоя неподвижно среди танцующих людей, Рольван наблюдал, как Игре подходит к костру и выливает в сложенный хворост жидкий огонь из своих ладоней.

Пламя вспыхнуло сразу, взметнулась к ночному небу, и многоголосый крик прокатился по долине, знаменуя возрождение, и продолжение жизни, и еще один год ее, плодоносный и любвеобильный.