В голове ее они с легкостью замещались друг другом, и это должно было пугать, но не пугало. Леда только качала головой и сжимала пальцы.
Он сделал это с собою сам. Она ничего не сможет исправить.
Но она могла бы попытаться?
Чужие ошибки для нее всегда были сложнее своих. Она знала, что делать с последними. Но как подступить к первым? Как заговорить о том, чего больше для Буяна не осталось?
– Мне понравился твой дом, – сказала Леда, когда тишина между ними начала заострять края.
Буян лежал в отведенной им каюте, забитой коврами из Фарлода и бочками с цитрусовыми из-за Правого Когтя. Так же он лежал в доме Астарада: раскинув все конечности по предметам интерьера, закинув кольца хвоста на ящики и подложив под голову скрещенные руки. И это успокаивало обыденностью. Правда… могла ли Леда подумать об особняке как о своем доме? Об Инезаводи вопроса больше и не стояло.
Буян выдохнул, не открывая глаз, и разогнал по полу пыль.
– Ты видела мой ужасный почерк.
Леда улыбнулась. Если он надеялся, что она будет возражать…
– Видела я и похуже. – Она скрестила руки на груди.
Сверкнула в темноте полоска рассвета – почему прежде Леда думала, что глаза Буяна были закатными?
– Правда? – голос его дрожал, словно говорили они совсем не об этом.
Может, так оно и было.
– Если думаешь, что ты единственный на всем свете нерадивый ученик, игнорировавший прописи…
Под чешуйчатым боком раскатился смех; крылья дрогнули, и то, что только начало заживать, переменило положение.
Тишина между ними изменилась: то, что ощущалось разящими клинками, оказалось галькой под ногами. Если знать, куда ступать, будешь в порядке.
Леда достала из кармана ножницы и иглу. В свете розоватой лампы, висящей под потолком у стены, костяные инструменты казались чем-то нереальным. Чем-то слепленным в шутку. Чем-то совсем непохожим на привычные Леде металлические рельефы, которые когда-то обожгли ее кожу и чуть не добрались до костей. Она подползла поближе к Буяну – глаза его распахнулись, и синева снова затопила желтое пламя. Ромбовидные зрачки, казавшиеся поначалу чем-то звериным и по-своему чудовищным, замерли на ножницах в Лединых руках.
– Я могла бы…
– Нет.
Он произнес это без тени злобы, не стараясь оборвать. Не устало и не обреченно. Скорее так, словно давно выиграл сам с собой какой-то спор. Спор, в котором Леде не было места.
Ваари сделал это с собою сам. Он не стал напоминать о том, сколько боли пустые нити причиняли всему вокруг. Не принялся объяснять, что Леда, должно быть, сумасшедшая, раз вообще об этом задумалась.
Он поднял на нее взгляд и шевельнул щупальцами. Леда подползла еще ближе: откинулась назад, уперлась шеей и спиной в покрытое неровной чешуей плечо, вздохнула и закрыла глаза. Приятная тяжесть черного хвоста обвила ее ноги. На грудь опустилась перепонка крыльев – открой Леда глаза, и когти их окажутся совсем близко от ее лица.
– Мы не сдаемся, – заявила она упрямо, потому что кто-то из них должен был быть упрямым. – Мы перегруппируемся.
Мир большой – вот что она имела в виду. Мир большой, и магических дворов много, и кто-то где-то должен знать о черных нитях больше. Кто-то наверняка был довольно глуп. Кто-то тоже совершал ошибки, и, может быть, все заканчивалось немного иначе.
Ваари не ответил. Леда почувствовала спиной, как он вздохнул, а после слушала, как дыхание его замедляется, углубляется и выравнивается. Под мерный рокот заключенных внутри него волн Леда заснула.
Ей приснилось море – не спокойное, не закатное, но бушующее и радостное. Освобожденное. Примирившееся.
Она услышала в раскатах грома знакомый смех и засмеялась тоже. И они снова танцевали: Ледаритри Астарада, дочь своих родителей, и Вихо Ваари, Узел Ветров, отец кораблекрушений и младший брат.
Они вернулись в Инезаводь вместе с туманом. Сошли на берег неподалеку от маяка, в бухте, куда Леда ухнула после пожара. Подальше от любопытных глаз.
Леда почти не запомнила прощаний. Может, она уже ничего не сможет запомнить в своей жизни: ее сосуд переполнен.
Она снова стала Ледаритри, но не перестала быть Ледой. Она потеряла друга и нашла его. Она оказалась винтиком в чужом пророчестве и крошечной точкой во множестве чужих судеб.
Она взяла с Беневолента обещание встретиться вновь.
– У нас заметный корабль, – буркнул Саасши, который все еще смотрел на Леду исподлобья, но теперь она знала: он делает это просто так, потому что может. У человека, который провел столько времени в молчании, было странное чувство юмора.
– Особенно теперь, – добавила его сестра, кивая на устроившегося на носу Тараша: ему там понравилось, и шутка почти превратилась в реальность.
Беневолент обнял ее так крепко, что в лопатке что-то скрипнуло, а Буян вперил в принца недовольный взгляд.
– Я только сейчас понял, – хохотнул Беневолент. – Что оба моих спасителя вернулись в мою жизнь одновременно.
– И мы выпьем за это в следующий раз, – подал голос Саасши и замахал руками на столпившихся на берегу ребят.
Те послушно отправились к лодке, а сам Саасши задержался. Леда и глазом не успела моргнуть, как он обнял ее чуть повыше талии, – так ему было удобнее всего.
– Спасибо тебе, – прошептал он куда-то ей в живот и так же быстро расцепил руки. Словно ничего и не было.
– Я все запомнила, Саасши, – прокричала Леда, когда лодка их почти добралась до корабля. – В следующий раз заобнимаю!
Она, конечно, уже не услышала, что он ответил. Но Леда предпочла думать, что это было «Обязательно».
Они поднялись к дому Ваари и застыли среди почерневших досок. Леде пришлось забраться Буяну на плечи, а ему – карабкаться по скале, цепляясь за нее когтями. Крыло его начало заживать, но до полетов было еще далеко. Да и не то чтобы это можно было назвать полетом в полном смысле слова.
– Это, скорее, скольжение. В ту бурю просто было так много ветряных потоков…
От дома остались только фундамент, часть стены и свалка металла. И конечно, множество погребенных на дне морском ножниц. Среди них не было того, что Ваари мог бы сплавить из металла с черного рынка.
Память возвращалась к нему кусками – ошеломляющими, без всякого порядка и логики. Буян рокотал, усмехаясь, когда пытался объяснить Леде, что именно Вихо Ваари строил под скалами.
– Это что-то вроде… ящика, – рычал он, когда они сидели под звездным бескрайним небом, отражающимся в волнах, которые рассекал корабль Саасши.
Было поздно, и на палубе оставались лишь несущие вахту, рулевой… и две недосирены. Одна – с текущей в ней каплей морской крови. Другой – скорее отражение сирены в кривом зеркале. Такие привозили иногда на ярмарки. Те зеркала обманывали тебя: показывали, что нос стал больше, что живот уменьшился, что жизнь легка и прекрасна всегда. Но в то же время они говорили правду: у тебя все еще было две ноги, и две руки, и – вот повезло! – целый нос. И живот тоже целый!
– Ящика? – спрашивала Леда, пытаясь привыкнуть к тому, что говорит с Ваари. С тем самым Вихо Ваари, с которым разделяла тишину. С тем самым Вихо Ваари, который расспрашивал ее о родителях. С Вихо Ваари, который все это время хотел вернуть своего утонувшего брата и построил ради этого…
– Что-то вроде камеры. Хранилища. Ножницы – это недостаточно аккуратно. Слишком быстро. Слишком неконтролируемо. Мне хотелось поймать его.
– Поймать… Порез?
Леда вспомнила, как затягивались надрезы, сделанные ею над королевскими шеями, – словно торопились. Словно не терпели быть.
Буян кивнул, и его гребни, щупальца и часть челюсти качнулись в такт, выдавая растущее воодушевление:
– И сделать его стабильным. Ты знаешь, как открывают Надрезы?
Леда пожимала плечами, а Буян продолжал хрипеть об индустриальных ножницах и специальных нитевых механизмах, которые заставляли лезвия открываться и закрываться, когда Надрез пытался затянуться. Он говорил, и теперь Леда