Но основная мотивация и движущая сила главных героев «Своего среди чужих…» равно чужда как устремлениям гордых наездников из вестернов Серджио Леоне, так и фантастической мечтательности о «светлом будущем» героев советских боевиков на тему Гражданской войны.
Движущая сила героев моего фильма – сила мужского братства, высокий дух любви к своим друзьям, желание спасти их. Оправдаться перед ними и во всем их оправдать, чтобы снова обрести. Вернуться наконец «к своим», в «свой мир» или умереть, ибо нет смысла жить в «чужом мире», где нет верности и щедрости, любви и чести.
«Положи душу за други своя». Эти не истребимые ничем в России мужское братство и душевная щедрость пробиваются через барьеры тотального недоверия людей друг к другу, которое рождено было разломом общества, революцией и Гражданской войной.
И я счастлив, что мне удалось сказать об этом аж в далеком 1974 году, в пору цветения самой «развесистой клюквы», которую тогда выращивали многие строго вдоль линии партии.
Никита Михалков в роли Александра Брылова
Что же касается Гражданской войны, вся она – уже по какому-то неписаному правилу – обязана была являться на экранах в некой «романтической дымке». Все коллизии Гражданской, все ее герои и антигерои уже стали к тому времени монолитной и неоспоримой мифологией. У меня не было (и не могло быть тогда!) задачи ее разрушить. И я изначально решил для себя, что снимаю фильм не про красных и белых…
Может быть, отчасти и этим объясняется столь долгая зрительская любовь к этой картине…
Я помню свой азарт, мне тогда хотелось всего сразу: и снимать, и играть, и на лошади скакать. Брылова я даже не играл – это все пропелось, просвистелось. Мы как-то очень легко снимали этот фильм. Не было нажима, напряжения, страшных судорог, без чего просто не могут представить себе съемки многие режиссеры. (Изображают этакий тяжелый подъем бревна, которое в итоге так бревном и остается.) Было тяжело физически, но мы не замечали этих трудностей, не останавливались, не зацикливались на них, а просто перескакивали через них.
Александр Кайдановский в роли ротмистра Лемке и Никита Михалков в роли есаула Брылова
Хотя… сколько проблем было! Чего стоит сцена ночного ограбления поезда. Отсняли, а потом вдруг оказалось, что все это брак. Негатив как будто вилкой поцарапали. Переснимали потом, уже в Баку.
Основная часть съемок прошла под Грозным, в Чечено-Ингушетии. Сегодня представить это невозможно. Все знакомые места разрушены, сожжены. А тогда мы там гуляли, выпивали… и ничего не боялись. Я там по склонам кувыркался, Райкин с Богатыревым прыгали со скалы в горную речку. А глубину этой горной реки даже измерить невозможно – шест сносит течением. Мы опускали железный рельс, проверяли, глубоко ли. Показалось сперва, что глубоко, а оказалось после, что и рельс течением сносило.
Мы шли на опасность, не зная, что это опасность. И это считывается с кадра. Это чудесно перешло в само дыхание фильма.
На плоту в погоне за народным золотом – связанный Лемке (А. Кайдановский), Шилов (Ю. Богатырев) и Каюм (К. Райкин)
Все-таки каскадеры у нас выполняли какие-то трюки. Но и с ними однажды смешная история случилась. В обеденный перерыв группа каскадеров обсуждала сцену ограбления поезда: как надо прыгать на поезд, с какой скоростью он должен идти, как лошади должны скакать. И все это долго, обстоятельно. А моя «банда», то есть групповка и массовка, которым предстояло «брать поезд» на средних и крупных планах, состояла вся из местных. (Не знаю, остался ли в живых кто-то из них?..) Там был молодой красавец с пышными усами. Едва заслышал он разговор каскадеров, вскочил на коня, догнал поезд, который шел в депо «на обед», сиганул с седла на поезд, потом спрыгнул обратно в седло и, усмехаясь, вернулся на место.
Каскадеров это просто подкосило. Они-то, видимо, затеяли весь этот разговор с администрацией с «известной целью» – готовили себе плацдарм, чтобы начать качать права и поднимать цены. А тут какой-то «туземец», отложив недоеденный арбуз, легко проделал трюк, за который они требовали сумасшедших денег.
Александр Калягин в роли железнодорожника Ванюкина
У меня тогда много местных снималось. Отчаянные ребята. Приходят, спрашивают: «Оружие вы будете давать или нам свое принести?»
Помню, построили мы массовку, рассчитали на первый-второй. Сказали: первые – пассажиры ограбленного поезда, вторые – разбойники. Чеченцы все из «первых» ушли тут же в разбойники. Один сказал: «Меня грабить? Вы что?» Для них это было оскорбительно.
Что больше вспоминается сегодня, сорок лет спустя? Легкость поразительная, безоглядная легкость, когда карабкаешься на отвесную гору и даже не думаешь, долезешь до вершины или нет. Замечательное, безрассудное ощущение полета…
«Раба любви» (1975)
«Раба любви» – картина парадоксальная от начала до конца, даже с точки зрения ее возникновения.
Сначала этот (хотя никакой не этот!) фильм снимал Рустам Хамдамов, назывался он «Нечаянные радости». Главные роли играли Наташа Лебле и Лена Соловей. Это должна была быть черно-белая кинокартина, абсолютно в хамдамовском стиле, и я очень сожалею, что он ее не снял, а просто, как сказал директор киностудии «Мосфильм» Николай Трофимович Сизов, сбежал. А сбежал он (во что я легко верю) потому, что, снимая свое абсолютно уникальное кино, он физически не мог объяснить редактуре, генеральной дирекции и кураторам из Госкино, почему у него кино такое, а не то, к которому они привыкли и в котором могли бы хоть что-то понять.
Это была бы очень тонкая, очень декадентская и в то же время чрезвычайно чувственная картина, наполненная тончайшим миром Хамдамова, его костюмами, платьями, шляпами и всем тем, что отличает его от кого бы то ни было. Но я убежден, что первый же вопрос при просмотре материала на худсовете ввел бы его в такой ступор, что он оттуда убежал бы через несколько минут куда глаза глядят и, может быть, бежал бы до сих пор. Возможно, он успел бы выслушать одно-два предложения по редактированию его картины. Но, скорее всего, он даже не стал бы на них отвечать, а просто встал бы и вышел. Потому что картину его отредактировать было нельзя.
Оттого что в ее ткани «вырезалось бы что-то отсюда» и «переставилось сюда», она не перестала бы быть хамдамовской картиной. А их как раз не устраивала его самобытность, им совершенно непонятная, но очень отчетливая и очень изысканная. По всей вероятности, поняв вдруг это и предвидя, что на худсовете начнет происходить нечто «из рук вон», Хамдамов просто исчез.