Читать интересную книгу Жажда боли - Эндрю Миллер

Его преподобие идет к двери, но тут же, не умея преодолеть естественного желания утешить, добавляет:

— Посланник уверил меня, что здесь очень многого может добиться человек с выдающимися способностями. Очень многого. Надеюсь, вы не сочтете ваше путешествие совершенно бессмысленным.

В дальнем конце комнаты заметно какое-то движение. Мэри. Пастор не может разобрать, смотрит ли она на него: свет слишком тускл и глаза его очень устали. Однако он понимает, прекрасно понимает, что должен идти.

— Что ж, доброй вам ночи. Обоим.

Он идет в свою комнату, ощущая неясную тревогу. Отчего этот заносчивый человек, которому явно нет до пастора никакого дела, вызывает в нем такую жалость?

Его преподобие раздевается. На несколько мгновений оказывается совершенно голым в натопленной комнате, потом надевает ночную рубашку, остроконечный колпак, пару толстых шерстяных чулок. Улегшись в постель, он читает молитву, возобновив таким образом старую привычку после, как теперь ему кажется, случайного периода молчания. Он молится за Дайера, за себя, за тех, кого любит: так молятся дети. Задувает свечу. Удивительно, как тьма вдруг наваливается на него со всех сторон. Где же она пряталась, когда горел свет?

11

Федерстоны, месье Абу и преподобный Лестрейд в наемных санях отправляются смотреть на травлю собаками императорского медведя. Двух псов медведь задрал. Только в самом конце они начинают вызывать жалость. Человек вытаскивает из загона их трупы, а медведя уводят зализывать раны. На дворе пятнадцать градусов мороза, и дыхание стынет у возниц в бородах.

Ужин у княгини Д. Холодный суп, икра, пастила. Слуги вносят дам вверх по лестнице. Побившись об заклад, месье Абу выпивает залпом бутылку шампанского. Княгиня спрашивает пастора, не прибыли ли они в Россию с одним из английских докторов.

— Совершенно верно, мадам, но он нездоров.

При прощании пастор целует княгине руку.

— Непременно приходите ко мне каждый день, — говорит она.

Человек по имени Бутль ведет их на Невский рынок. Мясо глубоко заморожено и твердое как камень. Бутль осведомляется о Дайере, и пастор отвечает:

— Он не выходит сегодня.

— Плохо себя чувствует?

— Устал после путешествия.

— А та женщина?

Когда Бутля поблизости не видно, Абу объясняет пастору, что Бутль шпион. В Санкт-Петербурге, говорит он, полно шпионов.

В сопровождении Бутля они направляются в баню. Рубль за отдельное помещение, пять копеек за общий зал. «Не будем разделяться», — советует Абу. С ними Джеймс Дайер. Когда все разделись, пастор замечает дюжину красных шрамов у Дайера на спине, похожих на следы бича, и множество синяков на груди и ногах. На руках тоже шрамы, словно он продирался куда-то сквозь шиповник. Абу не по себе, это зрелище для него оскорбительно. Довольно громко он говорит, обращаясь к пастору: «Это уж слишком. Такое, знаете ли, чересчур». День испорчен.

Приключение подходит к концу. Это приключение. Абу продал свои игрушки доверенному лицу императрицы. И, как им стало известно, императрица осталась довольна. Плата была щедрой. Абу говорит, что игрушки позабавят двор неделю, не больше, потом будут уложены в ящики и забыты. Но это не важно. То же случится со всяким. Даже с самой императрицей! Забыты, забыты… Он наполняет бокалы. Вечер. Пастор и Абу сидят одни в своих апартаментах. Джеймс Дайер с Мэри у себя. Федерстоны тоже. Трещат печки: хорошие русские печки, таких в Англии не сыщешь. Пастор думает: «Возможно, к Новому году я поспею домой. Начну все с начала. Дома».

Абу подходит к пастору и, улыбаясь, берет его за руку со словами:

— Я отправляюсь в Варшаву в начале следующей недели. Оттуда, как можно быстрее, в Париж. Поедемте вместе. Мне не хотелось бы отправляться в новое путешествие без вас.

— Не могли бы мы взять с собою доктора? — спрашивает пастор. — И женщину, если он не пожелает с нею расстаться?

— Почему бы нет, — отвечает Абу.

На следующий день они вновь приходят во дворец, но императрицы там нет. По пустынным коридорам, приглушенно беседуя, прохаживаются лишь такие же посетители, как они сами. За ломберными столиками не видно игроков, не проносятся мимо и слуги с шампанским. Вместо этого они сидят на ступеньках лестницы, едят и пьют то, что удалось украсть на кухне. Горит лишь несколько огней. Холодно. Шаги отдаются эхом в пустынных залах. Роскошная казарма.

Вечером на Миллионной играют в триктрак и мушку, пьют кофе и вино. В полночь пастор удаляется к себе. Берет гусиное перо и роговую чернильницу, затачивает карманным ножиком кончик пера, макает его в чернила, вытирает, снова макает и начинает очередное письмо к сестре.

Его преподобие Дж. Лестрейд

к мисс Дидо Лестрейд

Санкт-Петербург, декабря в 9-й день 1767 года

Дорогая Дидо,

пишу тебе с тем, чтобы сообщить, что возвращаюсь в Англию, и, возможно, даже приеду раньше, чем ты получишь это письмо. Я направляюсь в Варшаву с месье Абу, оттуда в Париж и далее домой. Ты не можешь себе представить, как мечтаю я снова очутиться среди вас. Хотя и не жалею о предпринятом путешествии. Иметь возможность сказать, что встречался с русской императрицей, кое-что да значит. Хотелось бы мне знать, как поживает несчастный форейтор, быть может, мы получим о нем сведения на обратном пути. Все мои немногочисленные попутчики, которые вскоре направятся каждый своей дорогой, пребывают в добром здравии, за исключением господина Дайера, который очень тяжело переживает победу доктора Димздейла.

Мороз стоит ужасный, но русские умеют обогреваться, и мне тут так же уютно, как если бы я был дома.

Позволь рассказать обо всем, что произошло после моего последнего…

Пастор откладывает перо. Письмо может подождать до утра. Он потирает отросшую щетину. Как звали того человека, что брился трижды в день? Коллинз? Джонстон? Кто-то из университета? Пастон?

Тут он вспоминает об опиуме. Со дна дорожной сумки достает футляр с трубкой. Он начал принимать этот наркотик еще мальчиком, чтобы унять никак не проходивший кашель; потом, когда был студентом, принимал его ради сновидений или в тех случаях, когда деньги на жизнь заканчивались и было гораздо дешевле и приятнее курить опиум, нежели есть. Все-таки он не так уж и пристрастился к этому зелью. Дидо курит больше. Он устраивается в кресле, вдыхая дым и задерживая его в самой глубине легких. Во рту становится сухо. Пастор улыбается. Завтра ему придется расплачиваться за минуты блаженства: апатия, запор, быть может, мигрень. Губы все шире расплываются в улыбке. Завтра будет завтра. Кому дано знать, суждено ли любому из них вообще дожить до следующего дня?

Закончив, он осторожно кладет трубку поверх футляра и выходит, чтобы промочить горло глотком вина. У него в руках свечка, и тень пастора плывет по стене, словно серый тяжелый парус. На столе в гостиной все еще стоит графин. Пастор берет одну из грязных рюмок, принюхивается, наливает немного вина и, ополоснув рот, глотает.

Выйдя из гостиной, он замечает еще один огонек, мерцающий в коридоре перед дверью Джеймса Дайера. Кто это там стоит? Пастор прищуривается и узнает Заиру, служанку. Направляясь к ней, он удивляется, как это он раньше не замечал, какие у нее восхитительные волосы, совсем черные по сравнению с белой кожей. Он ждет, что при его приближении она обернется, ведь ему не хочется ее пугать, но девушка неотрывно смотрит на что-то в комнате Дайера. Когда пастор видит, какое у нее лицо, ему хочется поскорее оказаться у себя в комнате. Он не желает иметь с этим ничего общего. Шепотом он зовет девушку по имени, и она хватает его за руку, передав ему весь свой ужас. Дайер лежит на спине на постели с закрытыми глазами. Рядом Мэри. Пастор открывает рот, чтобы заговорить, но Мэри глядит на него так, что он замолкает. Какое-то мгновение ему чудится, будто Дайер мертв, но потом он замечает, как медленно вздымается его грудь и подрагивает тонкий слой мягкой ткани над сердцем. Заира плачет. Слышно, как по ее ноге на пол стекает ручеек. Пастор подается вперед, но, сделав лишь один шаг, останавливается. Комната точно запечатана. Здесь действуют силы, природа коих ему неизвестна, тайна, более могущественная, чем та, что доступна ему. Он не в силах вмешаться. Одна рука Мэри погружена в тело Дайера, а теперь и другая входит туда же рядом с ней. Никакой крови; плоть расступается, как вода, как песок. Руки Мэри дрожат, лицо искажено напряженным усилием некоего тайного действа. Дайер не шевелится, лишь иногда вздыхает, как спящий обыкновенно вздыхает во сне. Когда все кончено, Мэри тяжело опускается на стул, уронив голову на грудь и расслабив плечи. В комнате вдруг становится тихо, обыденно. В постели спит мужчина, а рядом с ним на стуле спит женщина. Пастор заходит, ставит свечу на комод у кровати, застегивает Дайеру ночную рубашку, натягивает покрывала. Заира следит за его движениями. Боится ли она теперь и его? Пастор берет ее за руку и быстро уводит по коридору подальше от этого места.