потусоваться туристы, а также многие студиозусы, изучающие английский язык в признанном мировом центре обучения (это я о Мальте, не о Пачевиле).
А вот отзывы не совсем пришедших в себя тусовщиков:
– Охотились на зелёного эльфа в Пачевиле. Не поймали. А может и поймали, но утром уже не помнили. Пачевиль – дикое место. В отель возвращались под утро – ноги не слушались, голова была точно не моя. Свою не нашёл, взял чужую. Это было нечто… Такая дурная попалась голова, что можно запросто поменять на кое-что другое…
– Пачевиль – это круто… Знаете, что меня там поразило больше всего (ну кроме самой Мальты, самого́ города и множество халявных клубов…)? Там парни танцуют с тобой довольно откровенные танцы без какого-либо намёка на продолжение… Просто они по-другому не умеют… Меня это поразило…
Ранним утром на пролетающем лайнере все пассажиры безмолвно замерли у круглых окон. На серебристой чаше моря покоилась прекрасная розовая жемчужина небывалой величины. Подсвеченная тёплыми огнями, драгоценность была само́й тайной – непостижимой, привлекающей, манящей и недосягаемой одновременно.
Жемчужина-Мальта, стряхнув ночь, открывалась новому дню! В старом садике Верхней Барракки, где засиделись любители рассвета, неслышно лопнул бутон. Роза потянулась к солнечным лучам, расправляя янтарно-жёлтые светящиеся лепестки. Влюблённая парочка, не веря своим глазам, настраивала фотокамеру…, но миг, и… чудо пробуждения осталось там, где прячется всё: в глубинах памяти.
Три пёстрые кошки, усевшись вокруг рыболова, напряжённо следили, как он вытаскивает леску. Последний рывок, и к блестящей рыбе на камне с угрожающими воплями устремились все трое.
Лодки мягко причалили к Фортицце. На одной из них восемь перебежчиков из Ливии – усталых, мокрых и встревоженных, приготовились на выход. Полицейские вызывают по рации машину. И тем, и другим не позавидуешь. Поимка нелегалов часто сопряжена с риском для жизни. Сегодня всё обошлось.
Маленький грузовичок пробирается по узким улочкам Лии. На чисто застланных бумажных листах – льняные мешки с только что испечённым круглым деревенским хлебом. Водитель ловко выхватывает пакет с горячим калачом и вешает на специальный шест с крючком у входа в дом. Насвистывая, не спеша едет дальше. Запах хлеба возвещает новое утро и новую жизнь…
У Софии сегодня День Рожденья. Два года назад жемчужина-Мальта стала её родиной. Он начинается с весёлой кутерьмы вокруг воздушных шариков. Своевольные, неуправляемые, они заполонили всю комнату. Семья включается в игру, всем весело, смешно. Даже старый пёс явился посмотреть, что происходит.
Это только начало праздника жизни Софии. Будем надеяться – открывшийся бутон розы в Верхней Барракке – добрый знак для нашей озорницы – её Барака!
Портвейн в гранёном стакане.
В печке весело пляшет пламя. Перед дверцей в медитативной позе застыла кошка. Разрумянившаяся мать, по случаю выпечки в нарядном белом переднике. Перекрестив печиво, загружает его в духовку и одаривает кошку разговором:
– Что хвостом обнеслась? Холодно нынче? Не горюй. Мороз ослабнет, в погреб за солёными груздями пойдём, дед заказывал. Прогуляешься и опростаешься.
На миг мелькает: "Да это же дежавю"… Я в гостях у родителей. Долго мы не виделись. Два года и… Остановившиеся часы с гирькой точно знают, сколько.
Завтрак закончен. Мы с отцом разглядываем на стекле затейливые узоры искрящихся папоротников. Молчим. Горка тёплых шанежек насыщает воздух знакомым и сладким хлебным духом. От еды и пения огня слегка клонит в сон. Отец придремал. За окном слышно – метёт. Батяня наш сильно постарел. Болезни и страдания оставили на лице глубокую сеть морщин. Легко прикасаюсь к щеке. Колкая! Он фыркает как морж. Я пугаюсь. Мама по обыкновению ворчит неразборчиво.
Решили посмотреть альбомы с семейными фотографиями. Всё чаще спрашиваю:
– А это кто? а это? Отец достаёт из шкатулки свои, фронтовые, и медленно раскладывает, как пасьянс.
– Пусть с нами побудут, – говорит он слабым голосом и плачет. Дочка, натри-ка мне спину, совсем невмоготу.
Спина его – сплошные застарелые бугры от многих ранений и собачьих зубов, полученных при неудачных побегах из немецких концлагерей. Бережно растираю, обходя дикие знаки надругательства над телом. Молюсь потихоньку, усмиряя участившийся пульс.
– Ну, доча, выставляй подарок, продегустируем португальский настоящий. Он медленно идёт к шкафу, вынимает белую с синим скатерть, – сам гладил к твоему приезду. Расстелил, расправил.
– Отец, а откуда пристрастие к портвейну?
– У нас с ребятами в плену договор был: кто выживет, под Новый год за бокалом портвешка будет вспоминать погибших… Портвейн мы считали напитком настоящих джентльменов. Молодые были. Красоты хотелось. Романтики. Мода на портвейн от императора Николая осталась.
– Мать, давай бокалы-тюльпанчики. Не жалей. А мне, как всегда, гранёный стаканчик, армейский, фронтовой. Душа из кружки и на войне не принимала.
– Да уж как не уважить твою причуду.
– Похвастаюсь: за все рационализации решили наградить меня ценным подарком. Сподобился на старости лет… Знают о моём пристрастии – расстарались, специальные бокалы нашли.
Мать уже открыла и разлила вино в красивые с высокими ножками бокалы, отразившие играющий в печи огонь, поставила тарелку с засушенными фруктами. – Помянем! – возглашает отец. Рука его сильно дрожит. Он отворачивается и украдкой смахивает сбегающую по щеке слезу.
Напиток, сладкий и лёгкий, источает несильный запах чернослива. Мы смакуем маленькими глотками, мама очень хвалит аромат, но всё равно заедает шанежкой. Отец углублён в себя, сосредоточен. Налитый до половины стаканчик поднёс к самому носу, вдохнул, произнёс одобрительно:
– Годится! Мать, мне не забудь повторить.
– Святое дело, отец.
Мама снимает с гитары цветастую павлово-посадскую шаль и, нежно перебирая струны своими тонкими пальчиками, кивает нам.
–Заспиваймо пісню веселеньку, – начинает отец, а мы подхватываем и поём до конца, как пели раньше.
Про сусідку молоденьку,
Про сусідку заспіваймо,
Серце наше звеселяймо.
Три сердца бьются совместно. Как нам хорошо!
***
Родителей давно нет. Канун нового года на Мальте. Дочка сопровождает меня в Кабинет любителей портвейна. Днём там пусто. В шкафах красного дерева стоят редкие коллекционные бутылки вперемешку с коробками кубинских сигар и книгами о нектаре жизни, как называют портвейн сами португальцы.
Между шкафов и в переходах притаилось заблудившееся время бывавших здесь людей. Еле слышные шорохи – засыпающие разговоры. Сложный запах сухого дерева, кожи, сладко-кислый винный, сливаясь вместе, выманивают из подсознания знакомый-презнакомый вкус горячей хлебной корочки. Интересно, где схоронятся оставленные нами чуть слышная беседа и вздохи?
Приносят по нашему выбору портвейн и корзиночку с сыром к нему. Глоток напитка, слегка отдающего черносливом, воскрешает дорогую картину из прошлого – наша семья вместе, трепещет огонь в печурке. Разливается сухое, нежное тепло. Запах счастья…
К каким, в сущности, простым вещам сводится жизнь человека.
Медовое наваждение.
Небольшой домик как бы парит над землей. Его понизу окутали травы, а бег облаков игриво вовлекает в лёгкую вереницу небесной конницы. Дом бы и рад постранствовать, да в нём отдыхают люди, куда с ними! К тому же у каждого свой груз историй, цепляющихся за землю.
Лето, жарко, мужчины