— Если он направился туда и остров — его цель, то он не нарушил ни своего слова, ни соглашения, соблюдать которое я поклялся своей кровью. — Церрикс остановился, чтобы подчеркнуть значительность следующих слов. — Ничто сегодня не говорит об обратном. И пока я король, или пока Агрикола не нарушит своей клятвы, мы будем действовать по-прежнему.
В наступившем молчании Маурик напряженно следил за реакцией Совета. Сразу стало понятно, что ни один из старейшин не готов открыто воспротивиться решению Церрикса.
Ничего, подумал он с мрачной улыбкой. Петля уже накинута на шею короля, и Церрикс сам затянет ее, так упорно настаивая на мире! Скоро военный флот Агриколы соединится с армией и пересечет пролив Менаи. Когда остров будет опустошен, его защитники перерезаны, священные дубы вырублены, а хранилища сожжены, тогда римский наместник снова обратит свое внимание на горы. Этот последний оплот вооруженного и организованного сопротивления все равно будет ему мешать, как заноза. Клятва или нет, неважно. Желая избавиться от надоедливой болячки, Агрикола решит выдернуть колючку.
Опустив голову, чтобы скрыть усмешку, Маурик принял позу покорности и беспомощно развел руками.
— Мне нечего предложить Совету, кроме моего меча. Но если решение таково, то пока в нем нет необходимости, а мое присутствие здесь нежелательно. Слишком горячо я напоминаю вам о том, чему вы страшитесь взглянуть в лицо. Поэтому я уйду, чтобы наполнить пустой желудок и найти постель.
Не ожидая разрешения, он вышел из круга и направился к двери. Никто не пытался остановить его, да он и не желал этого. Глупцы! Им нужно увидеть на горизонте облака из пыли, поднятой солдатами Агриколы, чтобы осознать угрозу и необходимость войны. Пусть будет так! Они увидят это совсем скоро…
Выйдя наружу, он остановился, чтобы привыкнуть к яркому солнечному свету и обдумать дальнейшие действия. Полнолуние позволило его отряду идти всю ночь. Вернувшись на рассвете, он был вызван на Совет и не успел отдохнуть. Страшно хотелось спать, в животе урчало от голода, но надо было еще многое сделать.
— Мне сказали, что ты вернулся.
Маурик повернулся. Солнце било ему в глаза, сверкали кольца из бронзы и золота на шее и запястьях приближающегося человека, поэтому Маурик сначала не разглядел его лица. Но узнав, еле скрыл свои чувства. Может быть, раны на лице Балора и стали менее безобразными, однако сломанная нижняя челюсть и рассеченная щека не выглядели лучше. Кость срослась неровно, и выступ на челюсти исказил нижнюю часть лица. Рот, растянутый красным шрамом от щеки до уха, казалось, навечно застыл в уродливой полуусмешке.
— Да… — Маурик бессознательно потер свою челюсть и наконец выдавил ответ на приветствие, — мы вернулись на рассвете.
Балор был сильно возбужден и если и заметил его принужденный вид и понял его причину, то не показал это.
— Как там… на Совете? — спросил он тихо, осторожно оглянувшись. — Твой новый друг, молодой Инир, сказал, что Берек и другие потребовали отчета, как только ты вошел в ворота. — Шагнув ближе, еще более понизил тон. — Ты знаешь, Церрикс полагал, что твои новости поддержат его трусливый мир. Я согласился бы стать даже мухой на стене, только чтобы увидеть его лицо в тот момент, когда он услышал, что Агрикола и его Орлы выступили в поход!
Маурик взглянул на него с внезапным раздражением.
— Не спеши точить копье войны, брат. Совет не отказался от поддержки Церрикса как короля, а наш король не отказался от пути мира. Так как Агрикола направился на остров Мона, он не видит ни повода, ни причины, чтобы поднимать знамя восстания. По его приказу мы должны продолжать ждать, как овцы, пока волк не выскочит из чащи и не укусит.
Балор успокаивающе положил руку на плечо своего командира.
— Но когда он действительно укусит, этот римский волк, тогда старейшины поймут, что они ошиблись, позволив Церриксу надеть королевский торк. Ручаюсь, брат, в конце концов он увенчает воина достаточно смелого, чтобы встретиться на поле битвы с этими смуглокожими — тебя, Маурик. Ты будешь носить торк с кабаньими головами!
— Если бы и остальные думали так же! — Маурик даже не потрудился показать, что доволен. Балор высказал вслух те мысли, которые вскоре будут на устах у многих. Подражая Балору, он сжал его плечо. — Уже скоро, скоро все увидят, какие глупцы эти миротворцы.
— Мечи скоро покинут свои ножны и тогда… — Балор убрал руку с плеча Маурика, но не опустил ее, а поднес к лицу и провел вдоль неровного шрама. — И тогда те, кто чувствуют себя под защитой, узнают, что такое удар обнаженного клинка.
Маурик впился пальцами в плечо воина.
— Это я тебе обещаю. Первый мой королевский приказ — и пес, изуродовавший твое лицо и обесчестивший тебя, будет твоим и только твоим.
Балор молча и напряженно смотрел на него. Потом медленно покачал головой и, сжав его руку, убрал ее с плеча.
— Нет, он будет нашим. Мы поделим его, ведь он обесчестил и тебя тоже. А то, что он делает сейчас, чернит твое имя и унижает твою мужскую честь, как ничто другое.
— Что ты сказал? — Маурик замер, холодная волна подозрения окатила его. — Что-нибудь произошло в мое отсутствие?
— Многое. Вдова твоего брата… — повернув голову, Балор посмотрел на южную стену крепости, около которой на влажной от росы земле расположился рынок. — Найди ее и скажи, увидишь ли то, что увидели все и о чем шепчутся в твое отсутствие уже неделю.
Маурик тотчас посмотрел в указанном направлении. Взгляд скользнул мимо сбившихся в кучки сплетничающих женщин. Рики среди них не будет. Вряд ли ее можно найти и возле больших костров или ям. На кострах жарилось мясо на вертелах, в ямах оно варилось в бульоне, кипящем от брошенных в воду раскаленных углей. Такие места привлекали воинов. Они сидели группами и передавали по кругу большие деревянные кружки с медом, весь день наполнявшиеся из ближайшего бочонка.
Его внимание привлекла женщина в красном платье. Что-то в ней было ему знакомо. Она стояла к нему спиной на краю рыночной площади и разговаривала с человеком, в котором Маурик узнал пастуха. Одного из тех двадцати, кто отгонял стада и отары племени на высокогорные летние пастбища. По наступлению осени они приводили животных вниз, возвращая их владельцам.
— Ты все еще не видишь ее? — спросил Балор. Маурик услышал насмешку в его голосе и продолжал поиски. И вдруг краем глаза заметил фигуру, которую невозможно было не узнать. Невозможно было спутать его с кем-нибудь ни по росту, ни по темному цвету кожи, ни по гордой осанке.
Не глядя по сторонам, раб-центурион шел сквозь толпу, направляясь к женщине в красном. Все произошло одновременно: римлянин подошел к женщине, она обернулась, и Маурик наконец-то смог увидеть ее лицо и фигуру. И тут он понял: "Ребенок, которого она носила…» — и вопросительно посмотрел на Балора.