Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, — говорю. (Но я вскоре не смел больше не понимать.)
— Ну, знаешь ли, соображаешь ты медленно.
— Оттого что, по-моему, ты задумал дело неподходящее, — не удержался я. — Как-никак нельзя же убить старуху Анруй, чтобы доставить удовольствие ее невестке?
— Ну, мое дело — сторона. Мне заказывают клетку, я ее делаю. Насчет заряда, они этим займутся сами… если захотят.
— Сколько они тебе за это дали?
— Сто франков за доски, двести пятьдесят за работу и еще тысячу франков за самый факт… И потом, сам понимаешь… это только начало. Это такой факт, что если суметь за него взяться, то он может приносить постоянный доход. Ну что, миляга, понимаешь, какое это дело?
Нужно сказать, что я понимал, какое это дело, и не очень был удивлен. Мне стало еще немного грустней, и только. Все, что можно сказать в таких случаях, чтобы разубедить людей, ничего не стоит. Разве жизнь с ними ласкова? Почему и кого же они станут жалеть? Зачем? Жалеть других? Видано ли, чтобы кто-нибудь спустился в ад, чтоб заменить собой другого? Нет. Бывает, что один толкает в ад другого. И это все.
Призвание к убийству, которое внезапно проявилось в Робинзоне, показалось мне даже в некотором роде шагом вперед по сравнению с другими людьми, всегда наполовину злобными, наполовину доброжелательными, всегда скучными благодаря неопределенности своих стремлений. Несомненно, что, углубляясь в ночь вслед за Робинзоном, я все-таки кой-чему научился.
Но есть опасность: закон.
— Закон, — обращаю я его внимание, — вещь опасная. Если поймают, то ты при твоем плохом здоровье пропадешь…
— Плевать! — отвечает он мне. — Все эти законные трюки застряли у меня в горле… Состаришься, дожидаясь своей очереди побаловаться. Да еще дождешься ли? До тех пор двадцать раз успеешь сдохнуть… Эти делишки хороши для добродетельных, честных тружеников, как говорится… И тебе так же хорошо известно, как и мне…
— Возможно… Конечно, если б не риск, все бы занялись такими делами… Полиция, она по головке не гладит — это ты запомни… В этих делах есть оборотная сторона… Мы обсуждаем положение.
— Не спорю, конечно, но, понимаешь, работать так, как я работаю, в моем состоянии, не спать, кашлять, делать работу, от которой и вол бы отказался!.. Хуже не будет… Так, я считаю… Теперь уже хуже не будет…
Я не смел соглашаться с ним, потому что впоследствии он стал бы меня упрекать, если б эта комбинация не удалась.
Чтобы вернуть мне бодрость, он начал меня уговаривать не жалеть старуху, потому что, во-первых, ей все равно недолго осталось жить, она и так уже слишком стара. В общем, он только займется ее кончиной, и это все.
Но как бы то ни было, дело было грустное, что там ни говори. Все подробности были уже изучены им: раз старуха взяла привычку выходить из дому, в один прекрасный вечер можно будет послать ее кормить кроликов. Заряд будет прилажен как следует. Выстрел придется в лицо, как только она дотронется до дверки… В точности так, как это случилось с торговцем морковью… Ее и так уже считали сумасшедшей в квартале, и этот несчастный случай никого не удивит. Можно будет сказать, что много раз ее предупреждали, чтоб она не ходила к кроликам! Что она не послушалась… И в ее возрасте ей, конечно, не пережить такого удара, который ей готовился… прямо в физию…
Нечего сказать, удачный случай я когда-то рассказал Робинзону.
Вспоминаю еще один вечер, приблизительно тогда же, из-за некоторых обстоятельств. Началось с того, что я услышал вечером, после обеда, грохот помойных ведер. Случалось это часто на моей лестнице, что люди натыкались на помойные ведра. Потом женские стоны, жалобы. Я приоткрыл входную дверь, но не двигался.
Если выйти на лестницу как раз в тот момент, когда нужна первая помощь, то меня будут рассматривать просто как соседа и помощь моя окажется бесплатной. Если я им нужен, они могут меня вызвать по всем правилам, за двадцать франков. Как бы то ни было, я почти что перестал уже ждать, когда в дверях появилась девочка, которая старалась прочесть фамилию над звонком. Она пришла именно за мной от мадам Анруй.
— Кто у них заболел? — спросил я ее.
— Один господин, который ранил себя у них.
— Господин? — сейчас же подумал о самом Анруйе.
— Нет, это их приятель.
— Ты его знаешь?
— Нет. Я никогда не видела этого приятеля.
На улице было холодно, девочка бежала рысцой, я быстро шел за ней.
— Как это случилось?
— Не знаю.
Мы шли вдоль небольшого парка, последнего прибежища бывшего леса, где по ночам в деревьях застревали долгие зимние туманы, мягкие, тягучие. Улочки, одна за другой. В несколько минут мы подошли к их домику. Ребенок попрощался со мной.
Она боялась подойти ближе. Невестка Анруй стояла на крыльце под навесом. Пламя ее светильника колебалось от ветра.
— Сюда, доктор! Сюда! — крикнула она мне.
Я сейчас же спросил:
— Ваш муж себя ранил?
— Входите! — ответила она довольно резко, прежде чем я успел что-нибудь сообразить.
И я сразу нарвался на старуху, которая тут же, в коридоре, напала на меня. Извержение ругательств.
— Ах, сволочи! Ах, бандиты! Доктор, они хотели меня убить!
Это значило, что дело не выгорело.
— Убить? — спросил я, будто бы удивленно. — Зачем?
— Потому что я все никак не сдохну! Вот и все. Очень просто. Черт возьми! Да не хочу я вовсе умирать!
— Мама, мама, — останавливала ее невестка. — Вы сами не знаете, что говорите! Что за ужасы вы рассказываете доктору? Образумьтесь, мама!
— Это я ужасы рассказываю? Ну и нахальства у этой стервы! Я не знаю, что говорю? Достаточно знаю, для того чтобы вас всех повесили. Увидите!
— Но кто же ранен? Где он?
— Увидите! — обрезала старуха. — Он наверху, на ее кровати, убийца! Всю постель перепачкал. Верно я говорю, гадина? Весь тюфяк в его свинячьей крови. Не в моей! А кровь у него, должно быть, что помои. Тебе ее не отмыть! Годами будет от твоей кровати вонять кровью убийцы. Есть же люди, которые ходят в театр для сильных ощущений! Уверяю вас, что театр здесь! Здесь, доктор! Здесь, наверху. Самый настоящий театр! Не уступайте своего места! Идите скорей наверх! Может быть, этот каналья уже успел умереть. И тогда вы больше ничего не увидите.
Невестка боялась, что старуху слышно на улице, и требовала, чтобы она замолчала. Несмотря на положение вещей, невестка как будто не растерялась; она казалась только очень недовольной тем, что ничего не вышло, но от мысли своей не отказывалась. Она даже была совершенно уверена в своей правоте.
— Вы только послушайте, что она говорит, доктор! Разве это не обидно? А я-то старалась всегда облегчить ей жизнь! Ведь вы это знаете… Я ей постоянно предлагала послать ее к монашкам…
Но опять слушать про монашек было для старухи невыносимо.
— В рай! Вот куда вы хотели меня послать, все! Ах, бандитка! Вот для чего вы его вызвали, ты и твой муж, этого негодяя, который лежит наверху! Чтобы убить меня — вот для чего, а не для того, чтобы послать к монашкам.
Если невестка не казалась подавленной, то свекровь и подавно нет. Покушение чуть было не стоило ей жизни, но она больше прикидывалась возмущенной, чем была на самом деле. Она кривлялась.
Неудавшееся убийство даже скорее сыграло роль стимула, вырвало ее из могилы, из глубины заплеванного сада, где она была похоронена в течение стольких лет. В ее возрасте упрямая живучесть вернулась к ней. Она непрестанно радовалась своей победе и тому, что у нее оказался способ вечно мучить сварливую невестку. Теперь она у нее в руках! Она горела желанием посвятить меня во все подробности этого горе-покушения.
— И потом, знаете, — продолжала она все так же взволнованно, — я с ним познакомилась у вас, с убийцей, у вас. Хоть он и показался мне подозрительным. До чего подозрительным! Знаете, что он мне предложил сначала? Успокоить вас, дочь моя! Вас, стерву! И за недорогую плату. Уверяю вас. Кстати, он это предлагает всем. Это давно известно… Теперь понятно, шлюха несчастная, что я хорошо знаю, чем он занимается, твой труженик! Что я хорошо осведомлена! Робинзоном его зовут. Верно? Посмей только сказать, что у него другая фамилия! Как только он повадился к вам, у меня сейчас же явились подозрения. К счастью… Если бы я не остерегалась, что бы со мной теперь было?
И старуха снова и снова рассказывала мне, как все произошло. Кролик дернулся в то время, как он привязывал заряд к дверце клетки. Старуха следила за ним в это время из лачуги, «из ложи бенуара», как она говорила. И заряд дроби взорвался прямо ему в лицо, прямо в глаза, в то время как он приготовлял этот подвох.
— Когда занимаешься убийством, конечно, нервничаешь, понятно! — заключила она.
Словом, в смысле бездарности и неудачи это сделано великолепно.
— Вот что сделали с людьми в наши дни! Именно сделали! Приучили их! — настаивала на своем старуха. — Сегодня, чтобы есть, приходится убивать. Воровать уже мало… Убивать, да еще бабушек!.. Слыханное ли это дело? Это конец света. Одна злость осталась в теле, и больше ничего… И теперь вам из этой чертовщины не вылезть! И ослеп-то он. И у вас на шее навсегда!.. А? И это еще не конец. Что еще будет!
- Феерия для другого раза I - Луи-Фердинанд Селин - Классическая проза
- Север - Луи-Фердинанд Селин - Классическая проза
- Полудевы - Марсель Прево - Классическая проза