Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внутреннее напряжение — как и неэффективность — проявляется не только в работе, но также в весьма значительной степени в контактах с людьми. Если невротик захочет быть дружелюбным, испытывая одновременно отвращение к этой идее, т. к. воспринимает ее как необходимость добиваться расположения, будет вести себя высокомерно; если он захочет чего-нибудь попросить, зная, что мог бы потребовать это, будет вести себя жестко; если он захочет утвердить себя и одновременно подчиниться, начнет колебаться; если захочет установить контакты с кем-либо, но предчувствует отказ, будет вести себя нерешительно; если он захочет вступить в сексуальную связь, но одновременно желает фрустрировать своего партнера, станет равнодушным и т. д. Чем более распространена амбивалентность мотивов, тем более напряженна жизнь невротика. <…>
Третьим характерным расстройством, имеющим значение для нашего обсуждения, является общая вялость. Страдающие ею пациенты иногда обвиняют себя в том, что они ленивы, но на самом деле они не способны обладать этим качеством и наслаждаться им. Они могут иметь осознанную неприязнь к усилиям любого рода и могут рационализировать ее, утверждая, что вполне достаточно, что они обладают идеями и что реализация „деталей“, т. е. выполнение всей работы, является уделом других. Неприязнь к напряжению может также проявиться в виде страха, что оно могло бы их погубить. Этот страх понятен, если учесть, что они знают о своей быстрой утомляемости; и он может быть усилен советами врачей, которые придают нервному истощению весьма поверхностное значение.
Невротическая вялость представляет паралич инициативы и действия. В общем, она является следствием сильного отчуждения от себя и отсутствия целенаправленного управления поведением. Длительное переживание неудовлетворенного напряжения делает невротика полностью равнодушным, хотя иногда наступают периоды лихорадочной деятельности»[182].
По мнению Карен Хорни, ощущение безнадежности — вот еще одна важнейшая характеристика невротической личности, которая запуталась в собственных противоречиях, которая понимает, что сконструированный идеальный образ «Я» и реальное «Я» — несопоставимы и, более того, идеальный образ недостижим в принципе, и которая презирает себя за неспособность измениться и стать идеальной.
Во второй половине 1940-х годов Карен Хорни по-прежнему обучала будущих психоаналитиков, консультировала клиентов, писала книги. Но постепенно в ее жизни становилось всё меньше обязанностей и всё больше удовольствий. Хорни много путешествовала по Европе, любила посещать Мексику, где жила ее дочь Рената. Где бы она ни была, на работе или на отдыхе, ее всегда сопровождал любимый кокер-спаниель Бутчи. Студенты и клиенты, общавшиеся с Хорни в это время, вспоминали, что она приглашала их к себе в офис около шести-семи часов утра и вне зависимости от погоды и времени года встречала их в комнате с распахнутыми настежь окнами, курила одну сигарету за другой, а Бутчи лежал у ее ног.
В свои шестьдесят с лишним Хорни не охладела к романтическим связям. Вот только отношение к ним изменилось. По воспоминаниям ее секретаря, Хорни однажды на полном серьезе решала дилемму — начинать ли новые отношения или купить собаку. В приоритете оказалась собака (тот самый спаниель Бутчи). Правда, позднее Хорни не удержалась и всё же завела новый роман.
По-настоящему близка в эти годы Карен Хорни была лишь с Гертрудой Ледерер-Экардт — свекровью своей дочери Марианны. Подруги вместе проводили время, а позднее даже купили дом и стали жить вместе. Гертруда фактически являлась ее секретарем и решала различные бытовые проблемы. Сама Карен не любила заниматься хозяйством и переложила всякие будничные мелочи на свою подругу. Но нельзя сказать, что Хорни лишь использовала Экардт в своих интересах. Этот союз приносил что-то ценное им обеим. Как вспоминала Ледерер-Экардт: «Мне нравилось быть наседкой, а ей (Хорни. — С. А.) вести себя как испорченный и избалованный ребенок»[183]. Казалось, что Хорни наконец-то обрела покой и стала счастливой: «Я не знала никого, кто бы так искренне наслаждался жизнью. И было всё равно, что доставляло ей удовольствие в тот или иной момент. Это мог быть цветок, или Бутчи, делающий что-то забавное, или кусочек свежеиспеченного хлеба, или победа в игре… У нее всегда была счастливая, как у ребенка, улыбка»[184].
В последней работе «Невроз и рост личности» (1950) Хорни писала о роли в формировании невроза того идеального образа, который складывается у человека в отношении самого себя. С целью компенсации собственной слабости или несоответствия требованиям окружающих человек придумывает свой идеал, наделяя его только лучшими чертами. Он начинает думать о себе как о самом умном, самом красивом, самом талантливом, самом могущественном и т. д., и только в превосходной степени.
Представления человека об идеальном себе во многом зависят от той стратегии защиты в отношении людей, которую он избрал. «Смиренный тип» личности представляет себя добрым, щедрым, сострадательным, практически святым. «Мстительный» непобедимым, умным, расчетливым. «Нарцисс» верит, что у него особая миссия, что он с легкостью может добиться каких угодно высот. Особенности идеального «Я» есть у каждого невротического типа, но у всех у них есть психический феномен, который Хорни обозначила как гордыня, подменяющая реальное самоуважение.
Беда невротика в том, что нигде больше, как только в собственных фантазиях, подобного идеального человека не существует. Он всеми силами пытается добиться недостижимого образа и не может этого сделать. Как следствие невротик еще больше презирает свое реальное «Я» за несостоятельность. В этом противостоянии двух «Я» Хорни видела главный внутренний конфликт.
«Когда человек смещает „центр тяжести“ своей личности на идеальное Я, он не только возвеличивает себя; в неизбежно неверной перспективе предстает перед ним и его наличное Я: он сам, каким он является в настоящий момент, его тело, его сознание, здоровое и невротическое. Возвеличенное Я становится не только призраком, за которым он гонится, оно становится мерой, которой мерится его наличное существо. И это наличное существо, рассматриваемое с точки зрения богоподобного совершенства, предстает таким невзрачным, что он не может не презирать его. Хуже того, динамически более важно, что человек, которым он является в действительности, продолжает мешать ему, причем значительно мешать в его погоне за славой, и поэтому он обречен ненавидеть „его“, то есть — самого себя. И поскольку гордость и