Преданный и уважающий Вас
Ал. Жиркевич
Когда прочтете копию, то не могли бы Вы ее вернуть обратно? У меня постоянно спрашивают подлинник, а мне его жалко давать, так как пачкается! <1 строчка нрзб> Письму все удивляются, так как много надо заинтересовать Толстого, чтобы он ответил, да таким огромным письмом. Не скрою, что мне лестно было его получить и иметь право на него ответить.
Вильно, 16 Января 1888 г.
Многоуважаемый Александр Владимирович! Простите, что только теперь собралась поблагодарить Вас за присланную копию с письма графа Толстого и ответить на Ваши два последних письма.
Письмо графа Толстого очень заинтересовало нас, но нам не все ясно в нем: по-моему, общество трезвости должно иметь задачею борьбу с пьянством, а не с теми лицами, которые позволяют себе иногда выпить, не впадая в излишество. Я понимаю еще, что можно отказаться от вина самим, но не угощать гостей и Андрюше и мне кажется в некоторых случаях совершенно невозможным. Из письма же Толстого мне неясно, могут ли лица, которые не согласны вполне с ним, вступить в его согласие? Потом, я не понимаю, отчего бы Толстому не предоставить свой устав на утверждение Правительства. У него, вероятно, есть связи, и ему, я думаю, нетрудно будет добиться этого. Цели общества я от всей души сочувствую, но я сомневаюсь, чтобы оно привело к каким-нибудь результатам, а самой записываться в него мне не хочется, тем более что я не вижу, чем я могла бы быть полезна в нем.
Но устав общества мне хотелось бы знать, и я была бы Вам очень благодарна, если бы Вы прислали нам его, когда он будет выработан.
В Вильно я от моих слышала мнение, что все, что граф Толстой делает и пишет, все это имеет целью порисоваться. Это мнение, кажется, еще более укоренилось с тех пор, как он затеял согласие против пьянства. Особенно его упрекали за то, что после своего имени немедленно он поместил имена своих лакеев с обозначением их должности. Но мне не хочется верить, что все это неискренне, по прочтении присланного Вами письма я еще меньше, чем прежде, способна поверить возводимым на него подозрениям.
Праздники прошли для нас очень тихо, но вместе с тем очень приятно. Так как у Андрюши почти все время болели ноги, то мы только раз с ним танцевали, затем были два раза в театре и раз в концерте (певицы Белохи и виолончелиста Портена). Но, вообще, в нынешнюю зиму я довольно много танцую: были мы, между прочим, два раза в Дворянском клубе, где я прежде не бывала. Первый мой выезд в Дворянский клуб был очень веселый, а второй вечер был очень немноголюдный, и сначала вечер шел очень вяло, зато мазурка все исправила, и все оставшиеся оживились. Думаю и еще когда-нибудь поехать туда. Мои занятия пением и английским языком подвигаются не много. Соловьева, моя учительница пения, думает устроить в феврале нечто вроде публичного экзамена или концерта своих учениц и учеников. Я этого немного побаиваюсь, но, кажется, мне этого не избежать. Не знаю наверное, что мы будем петь хором, a solo, мне кажется, придется петь «Ave Maria» Шуберта. Ужасно страшно! Это довольно трудная вещь.
В Понедельник у Вас экзамен: от души желаю Вам успеха и, не желая дольше удерживать Вас от Ваших занятий, кончаю это письмо. Тетя познакомилась с Вашей Матап, которая сказала, что Ваше зрение очень ослабело: неужели в самом деле Вы не можете поменьше утруждать его. Желаю Вам всего хорошего. Уважающая Вас
Е. Снитко
18 Марта 1888 г., Лазарет Л. Гв. Конного полка
Многоуважаемая Екатерина Константиновна!
В последнем письме Вашем Вы пишете мне, что я вполне могу рассчитывать на Вашу дружбу… Очень рад случаю, дающему мне возможность сказать Вам прямо и честно, что Вашей дружбы для меня мало: я уже более четырех лет люблю Вас и теперь первый раз решаюсь это Вам высказать. Еще задолго до поступления в Академию Вы интересовали меня, но в чувствах своих я еще не мог разобраться, и только за год до Академии я понял, что люблю Вас и никогда разлюбить не буду в состоянии. Скажу Вам теперь, что и в Академию, главным образом, я поехал ради Вас, чтобы получить более определенное положение и обеспечить себя материальными средствами; все, что перенес я здесь в эти три года каторжного труда и лишений, я переносил безропотно и с радостью, говоря себе, что этот подвиг я делаю для Вас, которую тайно и безнадежно люблю! Согласитесь сами, что я держал эти четыре года себя как порядочный человек и ни одним словом не выдал Вам себя, скрывая даже от близких мне лиц свои чувства?! Между нами завязалась переписка, с моей стороны – полная вопросов и симпатий к Вам. С Вашей – довольно холодная и сдержанная. Но любящим сердцем я и там ловил признаки симпатий ко мне и во имя их решаюсь теперь высказаться перед Вами, не зная даже, что Вы ответите мне, и не имея даже права и основания на что-нибудь надеяться. Итак, согласны ли Вы разделить мою судьбу с моею жизнью, вверить свое счастье моей охране и попечению?! Помните, что ведь дело идет здесь о всей Вашей жизни, а потому не торопитесь с ответом, вдумайтесь в мои слова, загляните в будущее, а главное – загляните в свою чистую, святую душу и спросите себя, можете ли твердо и уверенно сказать мне «да!» и повторить это «да!» перед алтарем Всевидящего Бога?! Я очень сожалею, что вынужден делать свое предложение теперь, когда я болен и Вы невольно жалеете меня; а это чувство жалости может помешать Вам хладнокровно обсудить это письмо. Но ввиду окончания через 2 месяца Академии я решил не молчать более, а если суждено, то громко всему миру заявить о своих чувствах. (Ради Бога, забудьте про мою болезнь, которая скоро оставит меня, и постарайтесь быть беспристрастной и даже строгой к моей личности. На этом бы следовало окончить письмо; но совесть моя этого не позволяет). Я старше Вас годами, опытнее Вас в жизни и считаю нужным сказать о себе несколько слов. Не сделайте неосторожного шага, если захотите вверить свое счастье именно мне! Не забывайте, что я – человек без средств и еще года два-три буду жить одним скудным жалованьем… Конечно, я добьюсь этих средств, но кто поручится за будущее? Пойду далее: у меня здесь много знатной и богатой родни, но от нее я всегда держался далеко и скорее на правах хорошего знакомого, чем равного, так как никогда ни в чем родне не обязывался и ничего у нее не просил. У меня, как говорят, есть литературный талант, и я завел здесь литературные связи, но литературное поприще не для всякого благоприятно и выгодно, а я слишком горд, чтобы ходить на поклоны к литературным знаменитостям. Без этого литературная карьера не обеспечена. Следовательно, и здесь я не могу ручаться за будущее. Сказанного, считаю, довольно! Я хотел напомнить Вам, что, решаясь дать мне тот или иной ответ, Вы постарайтесь видеть во мне самого заурядного человека, хотя и не без хороших качеств, но я ничем не выделяющаяся личность из массы других заурядных людей. Если такому человеку Вы можете искренно и твердо ответить «да», то это будет залогом, что едва ли Вы ошибетесь в своих чувствах и выборе. Зная Ваш характер и силу воли, я уверен, что Вы сами, не прибегая к советам, разрешите эту задачу, которую предлагает Вам, в лице моем, сама жизнь! Не бойтесь отказать мне: я – мужчина, обладаю твердым характером и много уже перенес в жизни, а потому и этот ответ перенес бы безропотно и твердо. Чувствую, как много и вместе с тем как мало сказал я в этом письме из того, что наполняет в данную минуту мою душу! Ожидая от Вас того или другого ответа, я, как честный человек, сказал Вам о себе всю правду и могу обещать только одно: если мечты и сбудутся, свято и честно охранять Вас от всех житейских бурь, быть Вам и другом, и покровителем и постараться, чтобы
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});