Читать интересную книгу Сновидения - Нора Робертс

– А разве отнесла? – Он улыбнулся в своей рассеянной манере. – Как странно… Пойду заварю шоколад. А куда я, интересно, дел…

– Первый шкафчик слева от плиты, вторая полка.

– Ну да, конечно.

Он вышел, шаркая тапочками.

– Не могу заставить его расстаться с этим свитером. Он скоро на нем истлеет.

– Он ему идет.

Мира улыбнулась.

– Идет, правда? Присядь и выкладывай, что у тебя.

Ева села поближе к потрескивающему огню, чтобы поговорить об убийстве.

16

Доктор Мира слушала, внимательно впитывая каждое слово, как делала всегда, даже когда Ева чувствовала потребность встать и ходить кругами по комнате, излагая свою версию, так, словно ей лучше думалось на ногах.

– Я никоим образом не хочу сказать, что все так гладенько укладывается в одну версию, – в заключение признала она. – «Ура, мы переезжаем! Слушай, братишка, отправляйся-ка ты в Африку проповедовать слово Божье». А между двумя этими событиями двенадцать девочек топят в ванне в старом здании, заворачивают в пленку и прячут за перегородкой. Но это не может быть не взаимосвязано.

– А история психического заболевания матери и ее последующее самоубийство, когда младший сын еще жил с родителями?

– Он никогда не жил самостоятельно.

– Да, зависимость налицо. Врожденная либо воспитанная. Ты смотришь на ванну – в такой умерла твоя мать. А теперь в ней умрут эти девки.

– И все чистенько, аккуратненько.

– Ложная символика. Мать покончила с собой, а тут – насильственная смерть. Мать себя порезала – в воде была кровь. А девчонок он топил, и, если верить патологоанатомам, крови не было.

– Убийца мог вскрыть им вены. По костям этого не увидишь. И ужасно раздражает, что нет возможности просто взглянуть на тело и все увидеть.

– Еще бы. Давай попробуем зайти с другого бока. По-твоему, этот Себастьян – судя по тому, что ты мне прислала, очаровательный персонаж, – может быть причастен?

– Очень возможно, что без его участия не обошлось, но я пока не разобралась, в чем именно оно заключалось. Сначала моя интуиция сказала мне, что он вообще должен быть главным подозреваемым, и неважно, что на его счет думает Мейвис, потому что это мнение сложилось у нее, когда она была девчонкой, он – тем человеком, что избавил ее от голода и неприкаянности.

Она сунула руки в карманы.

– Но когда с ним говоришь, видишь, что он не кривит душой, хотя это, конечно, весьма специфическая честность, с душком. И что у него есть свои принципы – опять-таки, извращенные, но принципы, так что он просто не способен сделать то, что сотворили с этими девочками. А в следующую минуту вспоминаешь, что он живет и кормится за счет мошенничества. То есть он не просто лжец, а очень хороший актер. Поэтому его исключать нельзя, хотя бы в качестве соучастника.

– Ты считаешь, он действительно на это способен, или подсознательно отказываешься смириться с тем, что вероятный убийца может лежать в могиле и, следовательно, быть недоступным для правосудия?

– Скорее ближе ко второму. – Ева опять села. – Только… – Она замолчала, когда Деннис вернулся с подносом, на котором стояли чашки, вазочка со взбитыми сливками и пузатый белый кувшин.

– Ну вот. Не буду вам мешать. Сейчас налью вам – и считайте, меня уже нет.

– Присядь и попей с нами, – возразила жена и продолжила разговор: – Для старших братьев и сестер весьма характерно испытывать чувство ответственности за младшего, особенно если тот не оправдывает ожиданий. Они выросли у родителей, которые и свою жизнь, и работу основывали на вере и добрых делах и посвятили себя тому, чтобы с помощью этих добрых дел обратить в свою веру новых людей. Они просто не могли не распространять эти принципы и на младшего брата.

Ева поерзала, закинула нога на ногу.

– Особенно после смерти матери, самоубийства, которое шло вразрез с их убеждениями. Самоубийство близкого человека не проходит бесследно для тех, кто остался жить, а младший братишка тогда вообще был еще подростком.

– Оно повергает тех, кто рядом, в смятение.

– После самоубийства родные часто испытывают гнев и чувство вины. И еще им кажется, что их бросили.

– Через год отец отправился в миссионерскую поездку, оставив младшего сына на старших детей. И выходит, вся ответственность легла на них, согласна? Так это должно было выглядеть. Отныне за него отвечают старшие дети. Их долг – о нем позаботиться.

– Да, они реально должны были заменить ему родителей. В то же время их должно было напрягать, что братишка ни на что не годен, что он отказывается или не проявляет интереса к тому, чтобы взять на себя часть обязанностей, заняться делом. Никто не раздражает нас так, как родной брат или сестра, делающие что-то не так. При этом сам ты можешь его ругать, но от критики со стороны посторонних будешь всячески защищать, это обычное дело.

– К работе этот Монти был хронически не приспособлен. Иными словами, от него были одни убытки, – проговорила Ева и с изумлением воззрилась на поданную Деннисом чашку – с пышной белой шапкой взбитых сливок, сбрызнутой щепоткой шоколадной крошки. – Спасибо. Ничего себе!

– Тебе понравится, – сказал он, протягивая ложечку.

– Насколько можно судить по твоему рассказу – да, – согласилась Шарлотта. – Он ставил под угрозу дело их жизни – ведь так они понимали свою работу. Очень может быть, что они подыскали ему эту должность в Африке, чтобы хоть каким-то образом привлечь к общему делу, а заодно убрать с глаз долой, пока на новом месте все не наладится.

– А не мог он сломаться? – спросила Ева. – Вдруг они ему поставили ультиматум? Дескать, или ты делаешь свою часть работы, или мы тебя отсылаем.

– О нем так мало известно. В медицинской карте – самые общие формулировки, да и тех маловато. Факт его лечения от депрессии говорит о том, что проблемы у него были, что он, безусловно, страдал от комплексов, поскольку не достиг того, что удалось брату с сестрой, от повышенной тревожности и, как я уже сказала, от чувства сиротства. Но его лечащий врач уже умер, а само лечение прекратилось пятнадцать лет назад за смертью пациента.

– По сравнению с братом и сестрой он был намного более замкнут. Слушайте, а это, вообще говоря, не вредно? – Ева опять погрузила ложку в холодные сливки и теплый, густой шоколад.

– В этом доме – нет, – просиял Деннис.

– Пальчики оближешь! Извините, – повернулась она к Мире. – Я хочу сказать, будучи таким замкнутым, имея мало возможности общаться со сверстниками – в отличие от других членов семьи, которые учились не только на дому, но и в учебных заведениях, а потом работали и занимались миссионерством, – не слишком ли сложно ему было бы адаптироваться к жизни в отрыве от семьи? Мать кончает самоубийством, отец уезжает миссионером, бросает его на попечение старших. Они получили по небольшой, но все же приличной доле от продажи фамильного дома, что-то вроде наследства при живом отце. Но младшему еще досталось, так сказать, пособие – мать завещала. Не одной суммой, как у старших, а ежемесячными выплатами.

– Что свидетельствует о том, что родители, вместе либо по отдельности, решили, что он не сможет или не станет должным образом распоряжаться одной крупной суммой и нуждается в руководстве. И конечно, это могло вызывать у него протест. Беспокойство в том или ином виде. Депрессию. Он и впал и в депрессию, и в беспокойство, его стали лечить, и все это время он продолжает чувствовать свою зависимость от родителей, только их роль теперь выполняют брат с сестрой. Поскольку идти ему некуда, они привлекают его к тому, чем занимаются сами. А он, судя по всему, ничего не умеет, и никаких амбиций у него нет.

– Кажется, ниточки начинают связываться, – заметил Деннис, попивая свой шоколад. Мира кивнула.

– Вот именно. Ты хочешь знать, жизнеспособна ли эта версия? Давай рассуждать. Перед нами молодой человек без определенных занятий, зато с целым букетом психологических проблем. Проблем, возникших, вероятнее всего, вследствие его изоляции от сверстников – ни детского сада, ни школы, где существуют разные точки зрения и разные убеждения… Молодой человек, не обладающий талантами брата и сестер, их целеустремленностью и даже, можно сказать, призванием. Возможно ли такое, что он до того запутался, погряз в своих комплексах, что для психологического надлома ему оказалось достаточно одного факта переезда из старого здания в другое, причем выбора ему никто не оставил? Тем более что старое здание он наверняка воспринимал как свой дом, поскольку родительского дома его лишили?

– Да, примерно так я себе это и представляю.

– Что ж, отвечаю: вполне возможно. А способ, который он избрал? Утопление, да еще в доме, ставшем ему родным? Это можно воспринимать как протест против устоев, в которых его растили. Или, наоборот, – как попытку их принять, в такой вот жуткой форме.