Выйдя из суры, я оглядела становище. Детей загоняли в постель, и кое-кто из взрослых уже сидел у костров, размещенных так, чтобы было удобно грозить шалунишкам, выглядывающим из-за дверных занавесок. Группа усталых женщин отдыхала за вином и разговорами, отложив рукоделие в сторону, как только света перестало хватать. Компания мужчин с головами скорее белыми, чем медными, сидела у подставки с копьями, их экспансивные жесты явно подкрепляли воспоминание о выдающейся проделке юности.
Это была уютная картина, и я почувствовала себя совершенно лишней. Убегая от постылой семейной жизни в Ванаме и, недавно, в Зьютесселе, я никак не ожидала найти ее в диком лесу. А как же песни, которым учил меня отец, о великих приключениях, непокорных характерах, озорстве и веселье? Как же Высшее Искусство, которое – я была так уверена – должно лежать в основе подобных сказаний? Не уговорила ли я своих спутников на погоню за тенями в тумане?
Я сжала зубы. Если это действительно так – мы отправимся дальше. Незачем всем сокрушаться из-за того, что реальность жизни среди Народа не отвечает моим праздным фантазиям. Я никогда не тосковала по оставленному Ванаму и не собираюсь сожалеть о жизни, которой никогда не знала. Я поискала глазами того красивого парня с переплетенным ожерельем. Ни его самого, ни его веселых приятелей нигде не было видно. Не было и разукрашенных девиц, которые днем носили дрова и воду, обмениваясь сплетнями и кокетливыми взглядами.
Обрывок музыки поплыл на ленивом ночном ветерке. Слабо улыбнувшись, я последовала за ним в густую темноту леса. По крайней мере моя Лесная кровь обеспечила меня лучшим ночным зрением, чем инородцев, – единственное полезное наследие отца в моей скитальческой жизни. За отлогим пригорком мягкий отсвет костра золотил кольцо древесных стволов, и я осторожно направилась к нему.
Одна, в темноте, я нащупала свою долю трофеев, доставшихся нам от грабителей. Я могла бы украсить себя отборными вещицами для отражения своих побед, но стоит ли? Я бы только звенела, как погремушка, и я не принимаю предложения, не так ли?
Я вытащила кожаный ремешок, который ношу на шее, и взвесила на ладони висевшие на нем кольца. Одно золотое кольцо, выигранное у страшно глупого кузена Камарла на Солнцестояние, ничем не выделялось, кроме веса благородного металла, чтобы выкупить меня из беды, если не будет другого выхода. Второе представляло собой узкую полоску червонного золота, искусно отогнутую по краям и изящно гравированную волнистыми узорами, которые так любят южные тормалинцы. Подарок Райшеда мне на Солнцестояние.
Вряд ли моему тщеславию льстит, что эти люди думают, будто Узара – лучший, кого я способна привлечь, но если б я носила это кольцо как напоминание о Райшеде, никто бы здесь не узнал, что оно означает. Я спрятала кольца обратно под рубаху, а остальные драгоценности сложила в кошелек. Пусть Народ думает обо мне что хочет. У меня есть более важная рыба для жарки.
Лиственная прель под ногами сменилась мягким ковром из упавшей коричневой хвои, и зеленый весенний подлесок больше не задевал мои ноги. Мох цеплялся к корявым скрученным корням, что хватались за холм, словно древние пальцы. Я положила ладонь на грубую слоистую кору тиса. Это было молодое дерево, прямое и крепкое, древесина здоровая и упругая. Я двинулась ближе к свету, где деревья согнулись под тяжестью лет. Время и гниль съели их мертвую сердцевину, дуплистые стволы растрескались. Но наружные слои остались сильными и крепкими, новая древесина текла, как глина, поверх старой. Отблески костра стали ярче, я услышала голоса и смех.
В центре рощи стояло самое старое дерево, приземистое, с глубокими трещинами в полом стволе. Его ветви выгибались наружу, склоняясь к мягкому слою иголок. Некоторые снова укоренялись, выпуская яркие ростки в окружении сухих упавших сучьев. Центральное дерево было увенчано весенней зеленью, пушистые побеги блестящей хвои поднимались над древними сучьями. Я вдохнула смолистый запах, и в памяти ожили воспоминания детства. Нет, это неприрученное место не имело почти никакого сходства с ухоженными рощами тисов, выращиваемых для луков в городах Энсеймина. Однажды я спросила мать, почему эти таинственные деревья так строго огорожены, и разочарованно услышала ее объяснение, что все дело в ядовитых ягодах. Глядя на это могучее дерево, претендующее на свою землю и расширяющее свои владения сеянцами и ветвями, я почувствовала, что моя детская фантазия была оправданна. Те деревья огораживали, чтобы не дать им вырваться на свободу и свергнуть тиранию кирпича и камня.
Но это была всего лишь детская фантазия. В данный момент я нашла то, что искала. Народ сидел на упавших ветках и там, где живые руки дерева опускались вниз, предлагая свои объятия. Несколько компаний вокруг костра кормили его хворостом, подаренным этим деревом-великаном и его дочерьми. Пламя – ярко-желтое вверху и белое в середине – трещало и металось, как живое.
Пока я раздумывала, как бы проникнуть в это общество, один из Лесных жителей оглянулся, и я узнала красавчика парня.
– Присоединяйся к нам, – пригласил он, протягивая руку.
– Всем добрый вечер.
Я села радом с красавчиком и дружелюбно улыбнулась. Три пары женских глаз изучали меня на предмет украшений, и мне польстил намек разочарования во взглядах мужчин.
– Ты Ливак? – вежливо спросил один. – Нашей крови, но инородка?
Его волосы и короткая борода выглядели скорее каштановыми, чем рыжими, хотя в этом, возможно, было повинно освещение. Его лицо с круглой челюстью и тяжелыми бровями можно найти где угодно в восточном Энсеймине, но живые зеленые глаза, несомненно, принадлежали Народу.
– Верно. – Я вспомнила фразу из старой песни. – Мой отец бросил свои грезы на ветер и последовал за ними. Он был менестрелем и остановился на некоторое время, чтобы петь для моей матери, которая жила в одном из городов Энсеймина. – И которая больше не находила удовольствия в музыке после его ухода. Но я отбросила эту внезапную неуместную мысль.
Девушка радом с ним что-то сказала. Я не поняла что, но наверняка это было нечто гадкое, судя по ее подозрительно сладкой улыбке.
– Я мало говорю на языке Народа, – улыбнулась я парню со всем своим очарованием.
– Ничего страшного. Мы все учим язык инородцев для торговли и путешествий. Речь Народа, приходящего издалека, часто кажется странной даже нашим ушам, – улыбнулся он в ответ. – Я Паруль.
– Я Салкин, – назвался красавчик с ожерельем. Представились и остальные. Тощего юношу с костлявым лицом и веснушками, которые служили больше огорчением, чем украшением, звали Нинед. Девушки, сестры с ладными фигурами и тугими кудрями темно-рыжих волос, звались, начиная с младшей, Йефри, Гевалла и Рузия. Все носили по паре простеньких безделушек и выражение робкой надежды на лицах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});