Через полчаса подъема от Южной вершины я прибыл к подножию ступени Хиллари. Это был самый знаменитый участок на всем маршруте восхождения, с двенадцатиметровой, почти вертикальной скалой, и устрашающим на вид ледником, но, как ни странно, мне очень сильно хотелось ухватиться за внушающую опасения веревку и быть первым на этой ступени. Однако было совершенно ясно, что Букреев, Бейдлман и Харрис чувствуют то же самое, и с моей стороны было бы заблуждением, порожденным кислородным голоданием, считать, что кто-нибудь из них собирается позволить клиенту заграбастать такое завидное первенство.
В итоге, честь подниматься первым на этом участке досталась Букрееву, как старшему проводнику и единственному среди нас, уже побывавшему ранее на Эвересте; он уверенно проделал эту работу с Бейдлманом, травящим ему веревку. Но процесс это был медленный, и пока Букреев старательно взбирался к гребню ступени, я нервно посматривал на свои часы и раздумывал, смогу ли я идти без кислорода. Моя первая канистра закончилась на Балконе, по прошествии приблизительно семи часов, в 7:00 утра. Исходя из этого я рассчитал, находясь на Южной вершине, что моя вторая канистра закончится около 14:00, и я глупо предположил, что этого времени будет предостаточно, чтобы подняться на вершину Эвереста и вернуться назад к Южной вершине, где я мог взять мой третий кислородный баллон. Но сейчас уже было больше 13:00, и меня начали одолевать серьезные сомнения.
Наверху ступени я поделился своими заботами с Бейдлманом и спросил, не будет ли он возражать, если я потороплюсь вперед к вершине вместо того, чтобы останавливаться и помогать ему натягивать последнюю бухту веревки вдоль гребня. «Давай, иди, — милостиво предложил он. — Я сам побеспокоюсь о перилах».
Когда я медленно и с огромным трудом проделывал несколько последних шагов к вершине, то у меня было ощущение, что я нахожусь под водой и жизнь протекает раза в четыре медленнее обычного. И затем я обнаружил себя наверху скудного ледяного пятачка, украшенного выброшенным кислородным баллоном и разбитым алюминиевым шестом для топографической съемки. Подниматься выше было некуда. Ленты священных буддистских флажков яростно хлопали на ветру. Далеко внизу, ниже склонов горы, которых я никогда раньше не видел, простиралось до самого горизонта сухое Тибетское плато — необозримое пространство сумрачной земли.
Можно было предположить, что момент достижения вершины Эвереста будет сопровождаться нахлынувшей волной приподнятых чувств, но вопреки долгим ожиданиям, после всех мытарств, я понимал только, что достиг цели, которой жаждал с детских лет. На самом же деле, достичь вершины значило пройти только половину пути. Любое побуждение поздравить себя меркло перед неизбежным пониманием того, что впереди лежит длинный, полный опасностей спуск.
Глава четырнадцатая
ВЕРШИНА
10 мая 1996 года, 13:12. 8848 метров
Не только во время подъема, но и при спуске моя сила воли притуплена. Чем дольше я поднимаюсь, тем менее важной кажется мне цель, тем более безразличным я становлюсь по отношению к самому себе. Внимание притуплено, память ослаблена. Моя психическая усталость становится важнее физической. Так приятно сесть и ничего не делать, но это очень опасно. Смерть от изнеможения похожа на смерть от обморожения — это приятная штука.
Райнхольд Месснер «Хрустальный горизонт»
В моем рюкзаке было знамя журнала «Outside», маленький вымпел, украшенный причудливой ящерицей, которую вышила моя жена Линда, и несколько других сувениров, с которыми я был намерен позировать для серии триумфальных фотоснимков. Однако, памятуя о том, что мой запас кислорода на исходе, я оставил все лежать в рюкзаке и пробыл на крыше мира ровно столько, чтобы успеть наскоро сделать четыре снимка Энди Харриса и Анатолия Букреева, позирующих перед топографическим маркером вершины. Затем я начал спускаться. Приблизительно на расстоянии восемнадцати метров от вершины я разминулся с Нилом Бейдлманом и клиентом Фишера Мартином Адамсом, они были на пути к вершине. Обменявшись в честь победы рукопожатием с Нилом, я ухватил полную пригоршню мелких камешков с вычесанного ветром, открытого сланцевого пятна, спрятал эти сувениры в карман нижнего белья и поспешил вниз по гребню.
Минутой позже я заметил, что тонкие облака заполнили долины на юге, закрыв все, кроме высочайших пиков. Адамс, маленький задиристый техасец, разбогатевший на распродаже акций во время нашумевших восьмидесятых, был опытным пилотом самолета и провел много часов, оглядывая сверху верхушки облаков. Позже Адамс рассказал мне, что сразу после того, как дошел до вершины, он понял, что эти невинные на вид, клубящиеся водные испарения предваряли мощный грозовой фронт. «Когда ты видишь грозовой фронт с самолета, — объяснял он, — то первое, что хочется сделать — это убраться подальше от этого дерьма. Я так и сделал».
В отличие от Адамса, я не привык вглядываться вниз на кучевые облака с высоты почти 9000 метров и поэтому оставался в неведении относительно того, что внизу уже зародилась буря. Вместо этого, я был озабочен ослабевающей кислородной поддержкой из моего баллона.
Покинув вершину, через пятнадцать минут я достиг верхушки ступени Хиллари, где столкнулся с альпинистами, столпившимися у единственной веревки, по которой они могли подняться вверх. Последовала вынужденная остановка в моем спуске. Когда я ожидал, пока пройдет эта толпа, подошел Энди — он тоже спускался вниз. «Джон, — попросил он, — похоже, я не получаю достаточно воздуха. Можешь посмотреть, не обледенел ли впускной клапан в моей маске?»
Быстрая проверка обнаружила небольшой обледеневший кусочек заблокировавший резиновый клапан, подающий в маску воздух из окружающей атмосферы. Я отколол его кончиком своего ледоруба, а затем попросил Энди не остаться в долгу и выключить мой регулятор для того, чтобы сэкономить кислород, пока не освободится ступень. Однако Энди по ошибке открыл его на полную мощность, вместо того чтобы закрыть, и через десять минут весь мой кислород вышел. Мои возможности восприятия окружающего, которые уже и так были на пределе, тотчас же резко снизились. Я чувствовал себя так, будто по ошибке принял слишком большую дозу успокоительного.
Я смутно помню Сэнди Питтман, прошагавшую мимо меня к манящей вершине, затем через неопределенное время проследовали Шарлотта Фокс и Лопсанг Джангбу. Следующей материализовалась Ясуко, чуть ниже того опасного места, где я сидел в ожидании. Ей не давалась последняя, самая крутая часть ступени. Пятнадцать минут я беспомощно наблюдал, как она старалась вскарабкаться на верхний край скалы, но была слишком обессилена для этого. Наконец Тим Мэдсен, который нетерпеливо ожидал прямо под Ясуко, подставил руки ей под ягодицы и вытолкнул ее наверх.