в этих личинах кур таскали! — с упрёком сказал Первуша. Видать, сильно его обидели эти куры.
— Да чем же нам ещё нынче заняться? Ужо погоди, начнутся ярмарки, поедет народ…
— Поедут, и что с них взять? Повезут тех же кур да мёд! Вам бы только сегодня брюхо набить, а что будет завтра, и не думаете. Ишь, курокрады!
— Да мне и вовсе думать не надобно! — прикрикнул Тишило. — Уж всего у меня вдосталь, чтобы прожить безбедно. Здесь-то мы так гуляем, для потехи.
— Ну, видно, по-разному мы понимаем потеху!
Затаил Первуша обиду, всё молчит. Они уж тогда добрались мало не до Синь-озера, стояли у небольшой деревушки, Берёзовки. В эту пору сюда же пришли и медвежатники.
Первуша тут загорелся.
— Хочу, — говорит, — медведя!
Да глядит этак недобро, глаза блестят, будто жар у него. Начал Тишило с ним спорить — нет, подавай медведя, и всё тут.
— Напужаем людей, — настаивает Первуша. — Пущай купцы опять едут короткою дорогой, там их легче изловить. Ну, поможешь добыть, али сам пойду?
Мужики загомонили. Мол, слыханное ли дело, медведь! Одно дело коня свести, другое — этакого зверя, за которым особый пригляд надобен, не то быть беде. Да поди его ещё прокорми!
Махнул на них рукою Тишило, задумался. Что-то прикинул, кивнул:
— Добро, сведём. Да только после отпустим, зверь-то приметный, так и нас по нему приметят да изловят.
На том и порешили. Тихо двинулись за медвежатниками следом. На ближайшем же постоялом дворе Тишило отправил двоих, чтобы народ поили да кормили, баснями забавляли, сунуться наружу не давали. Остальные прокрались в хлев за медведем. На головах у всех рогатые шапки, на ногах копыта, лица сажей измазаны. И Завида взяли.
Принесли они медведю рыбу с душком. Тот потянулся, звякнув цепью — отпрянули мужики.
— На, — говорят друг другу, — ты ему рыбу дай! — да корзину из рук в руки суют, никто её брать не хочет.
— Первуша это задумал, — говорят, — пущай он и кормит зверя. Небось забоялся!
— Чего бояться? — отвечает Первуша. — А только рыба смердит, не хочу её касаться.
Взял тут Завид рыбу, медведю дал. Совсем исхудал медведь, все кости прощупать можно, и вонь от него изрядная. Жгут мужики свечу. Медведь берёт рыбу, и видно, что клыки у него жёлтые, длинные, с палец — мог бы и руку перекусить, но действует осторожно.
Сняли мужики цепь с крюка, ещё поманили медведя рыбой, да и свели. В лес увели, на поляну, к ночным кострам. Первуша там на гудке наигрывать стал, медведь и заплясал.
— Ишь ты, — говорит Первуша, — да с ним легко управиться. Зверь учёный, уж я к нему подход найду.
Однако подхода он и не искал, только играл по вечерам на гудке, да и всё. Радовался, что медведь по его слову приплясывает да вертится, да кланяется, а сам и кормить его не спешил. Станет в стороне, подкручивая ус, и глядит, как Завид подаёт медведю рыбу.
Завид с Пчелой водили медведя к лесному ручью, кое-как отмыли. Рыбачил тоже Пчела. Медведь никого не выделял, только глядел маленькими тёмными глазами и вздыхал. Он ещё не понял, кого нужно слушать, чтобы не побили.
Подходит к нему Завид, когда никто не глядит, угощает орехами или яблоком. Осторожно по шее треплет и приговаривает:
— Уж я тебя не обижу! Нам бы держаться вместе, может, и свободу вместе добудем.
Медведь помаргивает, молчит, только жуёт и тепло дышит в ладонь. Он-то, может, и не всё понял, да уж сообразил, что Завид из всех наименьший. Яблоки у него брать можно, а слушать не обязательно.
Медвежатники подняли было шум, да те двое, которых послал Тишило, не сплоховали: тут же указали на следы копыт да припомнили, что медведь истощал и облез. Сказали, что сами хозяева виноваты — умучили зверя, что даже нечистая сила встала на его защиту.
Хотели медвежатники пойти по следу, да забоялись, потому как никто не стал им помогать. Покрутились у дороги, покричали в надежде, что медведь услышит и вернётся, да люд на них уж поглядывал косо. Мол, нечистая сила едва запропала, как эти опять её приманили! Что тут медвежатникам делать? Уехали к стольному граду, да сами злые, как черти. Шутка ли — перед осенними ярмарками лишиться медведя!
Уехали они, тут Первуша стал по дороге похаживать, людей попугивать. Сам обрядился, медведя светлой глиной измазал по хребту, по рёбрам да по морде. Поздним вечером идёт кто из корчмы, тут выходит навстречу чёрт рогатый:
— Что, не всё прогулял? Отдавай, что осталось!
Поползли слухи, что нечисть опять лютует да водит с собою мёртвого медведя, от которого почитай один костяк и остался. До того дошло, что вечерами никто и носа наружу не казал, запирались по избам.
— Ну, отпустим зверя, что ли, — сказал тогда Тишило. — Да поедем через Синь-озеро к гиблому месту, опять там встанем. Пожалуй, напуган люд изрядно, теперь уж долгую дорогу погибельной зовут, а на коротком пути давно затишье — тем путём купцы поедут.
Но Первуша не захотел расстаться с медведем.
— Я его выучу телеги останавливать, — сказал. — Пригодится ещё зверь!
— Брось, оставь, морока с ним! У самих один воз да одна лошадёнка, как его везти? Да и ежели к гиблому месту держим путь, так придётся нам идти через каменный мост да через город. Медведя как утаишь?
— А мы таить и не будем, — усмехнулся Первуша, подкручивая ус. — Мы нынче медвежатники — открыто пойдём! На торгу потолкаемся, к богатым дворам приглядимся, всё польза.
Заспорили мужики, да всё ж по его слову и вышло.
Пришли они к Синь-озеру. Завид прежде здесь бывал, в волчьей шкуре народ веселил. Помнил, до чего на торгу людно и шумно, а всё-таки растерялся, голова кругом пошла. После тихих лесов да широких полей тесно ему стало, неуютно, хоть беги.
Первуша на гудке играет, медведь его слушает. На задние лапы встаёт, кланяется народу, приплясывает. Завид с шапкой ходит, монеты собирает. Морщок да Хмыра тут же толкаются и собирают побольше него, только без людского ведома. Уж не одну мошну срезали.
Пчела медвежью цепь держит, народ зазывает:
— Ой ты, люд честной, подходи, на лютого зверя погляди! Он вам покажет, как баба пляшет, как девка по воду идёт да как мужик репу крадёт!
С самого утра Завиду не по себе, даже и хлеб в рот не полез. Тревожится, а с чего, и сам не знает. Должно быть, не стоило в город идти: медведь-то к ним не привык. Он, говорят, только