Читать интересную книгу Убийственный Париж - Михаил Трофименков

Но все-таки представить режиссера, продюсера или актера с канистрами бензина трудно.

Были ли у него «опасные связи»? В книге-интервью, которое он дал критику Рюи Ногейра, Мельвиль заметил, что нетерпим к арго на экране, поскольку слишком долго только на арго и ботал. Почему? Видите ли, туманно объяснил Мельвиль: «В молодости я очень любил уголовный мир. До войны, среди прочих, была такая банда с вокзала Сен-Лазар. Изначально она состояла из учеников лицея Кондорсе <…> Со временем, когда мы перестали быть лицеистами, мы продолжали посещать вокзал Сен-Лазар <…> в конце 1939 года мы были еще той шпаной; мы были далеко не дети <…> Среди нас были — почему бы об этом не сказать, в этом нет ничего стыдного — комиссар Паганелли, мэтр Борде <…> Теперь мы все стали другими, но тогда нас не душила совесть, мы играли в крутых».

В контакты с «милье» — уголовным миром — Мельвиль вступал и позже. На роль игрока Боба, старого гангстера, идущего на последнее дело — грабить казино в Довиле, он выбрал довоенную звезду Роже Дюшена. Но выяснил, что Дюшен стал налетчиком, сидел, задолжал мафии крупную сумму и был вынужден оставить Париж. Мельвиль встретился с авторитетами, и те разрешили Дюшену вернуться. Впрочем, после «Боба» он кинокарьеру не продолжил, торговал автомобилями в пригороде.

Странно, что Мельвиль не упомянул не только о том, что Дюшен написал четыре нуара, но и об обстоятельствах посерьезнее. Как многие актеры, он в годы оккупации был связан с французским гестапо (37), числился владельцем кабаре «Л’Ер Бле» на улице Пигаль, в реальности принадлежавшего шефу гестапо Лафону, которому Дюшен проигрался в карты: 29 сентября 1944 года актера арестовали. Управлял кабаре еще более примечательный персонаж: гестаповец Огюст Жозеф Рикор, после войны — легендарный «Старик», один из крупнейших в мире торговцев героином в рамках преступной сети, известной по фильму «Французский связной». Обычно антифашист Мельвиль высказывался на табуированную тему французского гестапо бескомпромиссно. Так, во «Втором дыхании» бандит хрипит на допросе в лицо истязателю: «Ублюдок, ты учился ремеслу в гестапо».

Пикантная деталь: сценарий «Второго дыхания» написал Жозе Джованни, если и не гестаповец, то, по меньшей мере, подельник убийц из французского гестапо (32). Но в годы войны Джованни был юн, никому не известен, в отличие от знаменитого Дюшена. Ему было легче слыть в артистических кругах просто честным налетчиком и вымогателем. Даже Клод Соте, не просто левый, но в 1950-х — секретарь коммунистической ячейки в Высшей киношколе, уверял, что лишь спустя двадцать лет узнал: прототип Абеля Давоса из фильма «Взвесь весь риск» (1960), который он поставил по сценарию Джованни, — гестаповец Абель Данос. Да уж, сменить одну букву в имени героя — это просто высший класс конспирации.

Можно предположить, что поджигатели метили не столько в Мельвиля, сколько в Делона, сделавшего на «Самурая» нешуточную ставку, сыгравшего в нем идеальную роль. Вот уж кого по горло опутали опасные связи, так это Делона. Через год он окажется главным подозреваемым в деле об убийстве своего телохранителя, югославского бандита Марковича (43). Осенью 1969 года Мельвиля в числе многих людей из мира кино и шоу-биз-неса допросят по этому делу.

Но 29 июня 1967 года Мельвилю казалось, что «Самурая» вряд ли спасет даже чудо. Он лишь растерянно бросил примчавшемуся на пожар декоратору: «Придумай что-нибудь». Тот придумал: декорации в рекордные две недели восстановили на пригородной студии Сен-Морис. «Самурай» не просто был завершен, но и стал альфой и омегой французского нуара.

Год Мельвиль не находил в себе сил вернуться на Женнер, где шли восстановительные работы. Вернувшись, смонтировал там «Армию теней» (1969), великий фильм о Сопротивлении. Сняв еще два фильма — «Красный круг» (1970) и «Флик» (1972) — 2 августа 1973 года он 276 неожиданно умер, ужиная с режиссером Филиппом Лабро. Дом на Женнер снесли. Тарантино и Джон By называют Мельвиля своим кумиром и учителем.

P. S. Мельвилю посвящены документальные телефильмы Андре Лабарта «Жан Пьер Мельвиль: портрет в девяти позах» (1971) и Оливье Болера «Под именем Мельвиля» (2008).

Глава 30

Площадь Аббата Жоржа Энока

Гангстер-мечтатель (1979)

Тихую площадь Аббата Жоржа Энока — в окружении невысоких домов, построенных в начале века для железнодорожников, — парижане зовут уютно: Тополиной площадью. 20 сентября 1979 года в 12.30 сквер в ее центре огибал тридцатипятилетний жгучий брюнет с глубоко посаженными под густыми бровями глазами и внешностью романтического героя.

До шести утра он играл на бонгах в подвальчике «Ла Шапель дэ Ломбар» с оркестром друга — панамца Азугиты. Он был без ума от сальсы, «льющей вам в уши ром». Он был счастлив.

Счастлив, что привез из Нью-Йорка любимую группу и уже три недели она зажигает в Париже.

Счастлив, что жена, антильская красавица Кристиан, вот-вот родит.

Счастлив, как может быть счастлив лишь заживо погребенный и чудом воскресший человек, которого в двадцать пять лет схватили и приговорили к пожизненному заключению, а в тридцать два освободили вчистую.

Пьер Гольдман умер счастливым: первые же три пули из шести, выпущенных в него из двух стволов, убили его на месте.

Свидетель слышал, как человек, командовавший стрелками, окликнул Пьера: «НотЬге!» — «Эй, парень!» Другой утверждал, что крик «Рог aqui, hombres!» — «Парни, сюда!» — раздался после выстрелов. То ли убийцы хотели, чтоб Гольдман знал: смерть пришла из Латинской Америки или Испании. То ли были иностранцами-наемниками.

Они полчаса болтались на площади, не пряча лиц: уверенные то ли в безнаказанности, то ли в том, что успеют добежать до границы. На них обратили внимание «флики», следившие за бандой сутенеров, но за двадцать минут до убийства стражи порядка не то ушли на обед, не то последовали за своим «объектом».

Комиссар Леклерк — тот самый, который в 1970 году упек Гольдмана, — сообщил: следствие изучает версию мафиозной разборки.

Мафия и Гольдман? Мафия и писатель, член редколлегии «Лэ тан модерн» — журнала Сартра, сотрудник издательства «Рамсей», газеты «Либерасьон», еврейского журнала «Арш», в 1977 году назвавшего его святым?

Это очень длинная история. На самом деле, это целых две истории: Пьера-преступника и Пьера-жертвы.

* * *

Пьеру было на роду написано умереть от пуль: он был «вскормлен с копья». Ему не исполнилось и трех месяцев, когда из родного Лиона выбили нацистов, но он тоже «партизанил»: в его коляске родители, польские евреи-коммунисты Альтер Мойше Гольдман и Янина Сохачевска, перевозили оружие. В наши дни их назвали бы террористами или городскими партизанами. На процессе сына Альтер заплачет, сказав: «Сорок четвертый — плохой год, чтобы заводить детей». Пьер крикнет ему на идише: «Папа! Перестань!» В 1947 году родители расстались: Янина уехала в Польшу делать карьеру, Альтер остался и с друзьями по подполью выкрал у нее сына.

Экзальтированный подросток ни в одном лицее не задерживался. Подняв бунт учеников, пробил телом стеклянную дверь, не заметив, что она закрыта, и попал к психиатру. В Сорбонне учился заочно: его тошнило от промискуитета аудиторий.

В восемь лет он видел, как 1 мая 1953 года полиция убивала алжирцев на демонстрации. В тринадцать лет побывал в Польше, в гетто, где нацисты убили семьдесят двух его родственников, и «перестал ненавидеть насилие».

Он идентифицировал себя — на грани расщепления сознания — как еврея и революционера. «Как еврея» — значит, как чужого, везде и всегда. Он был настолько евреем, что острее всего чувствовал себя чужим среди евреев, а органичнее всего — среди негров. По-креольски он говорил лучше, чем на идише. «Как революционера» — значит, как человека насилия, который, творя насилие, испытывает немыслимую печаль.

Он истерически завидовал тем, кто родился вовремя, чтобы сражаться в Сопротивлении, и стыдился, что опоздал. В ежедневных драках в Латинском квартале Пьер, лидер службы безопасности «Союза студентов-коммунистов», выходил один против пятнадцати фашистов. Но мог разрыдаться, сломав палец о чью-то голову. Бесстыдно воровал. В кафе окликал девушку: «Трахнешься со мной? Ты же еврейка, а еврейки созданы, чтобы их насиловали».

В 1966 году его исключили из партии за насмешки над генсеком Морисом Торезом и пафосными песнями: комсомол зачищали от леваков. В депрессии он бредил «славными тридцатыми», мечтал о своей «Испании». Смерч нетерпения подхватил его и поволок ломаным, хаотичным маршрутом по миру.

В Антверпене Гольдман нанялся на камбуз торгового судна, шедшего во Флориду. Автостопом, без денег и документов, пробрался в Мексику, побывал в тюрьмах Сан-Антонио и Нового Орлеана: черные уголовники показались ему героями. Высланный из США на норвежском корабле, он вернулся в истерике. Сказав знакомой вьетнамке, что мечтает о войне, зашелся в рыданиях. Пообещал отцу пойти в армию, записался в десантники, но вместо казарм улетел в Прагу. Заочно ему дали год тюрьмы за дезертирство.