И вы возвращаетесь в комнату. Вы еще не знаете, как себя вести. Как, о чем говорить — теперь... Чтобы окончательно все не испортить. "Ну, что ж, — вырывается из вас как бы само собой, — давайте поговорим теперь о чем-нибудь более веселом... Так что нового слышно о холере в Одессе?.." И всем смешно. И все смеются, закатываются — и благодарно поглядывают на вас, благодарно — поскольку вы все-все поняли, и все обошлось...
Не обошлось, нет! В груди у вас все бурлит, все ходит ходуном — море расплавленного свинца бушует там, бьются, сшибаются тяжелые, встающие на дыбы волны!.. "А я?.. А мама?.. А мы все?.. А все, что для вас, ради вас, связано с вами?.. А эта земля, наконец?.." Но все глохнет, пропадает, ложатся, смиряются свинцовые валы, когда поперек всех этих яростных "А?.." встает одно-единственное: "А Сашка?.."
И больше нет вопросов. Они отпадают сами собой. Потому что Сашку, Сашеньку, Сашулю надо спасать. Потому что в институте Бакулева в Москве, где он на учете, все тянут и тянут с операцией: привозите через год... а лучше через три... а лучше через пять лет... Но время не терпит, болезнь торопит. А в Штатах такие операции делают и в два года, и в шесть месяцев!.. Ваши дети это поняли. Поняли — и решились. Кто же взрослый — они или вы?.. Они спасают Сашку, Сашеньку, вашего внука... И еще благодарят вас за то, что вы не противитесь этому... Но увидим ли мы его когда-нибудь? Да, да, все так, все правильно, но как-то слишком все сразу... Нельзя же, чтобы все так сразу... Надо привыкнуть... А пока — в самом деле, не поговорить ли о чем-то более веселом?..
— О холере в Одессе?..
— Хотя бы...
Пока они едят жаркое с картошкой (господи, что они будут есть там, в Америке!..), вы смотрите на обоих иными, новыми глазами: они действительно взрослые, наши ребята... Вот они съели жаркое, а теперь щиплют виноград (какой там у них в Америке виноград?..), и по некоторым, как бы между прочим, высказываниям становится ясно: все заранее ими уже изучено, такая информация про "там", какая вам и не снилась... И все толково, по-деловому. И где-то под самый конец — осторожный вопрос:
— А вы — не думаете?.. Тоже?..
И — корежит, передергивает от этого вопроса. Бежать, спасаться — от кого? От себя?.. Ни-ког-да!..
Но вот какая штука: гордые, полные пафоса и негодования слова отчего-то застревают в горле. "Это моя земля!.." — хочется мне сказать, а вспоминается: Альберт Александрович Устинов. А вспоминается: секретариат. А вспоминается: "Вдыхая целительный воздух" — статья, полная зловонного дыхания вечно живого прошлого. "Здесь моя работа!.." — А вспоминается журнал, в котором я больше не мог работать. "Здесь мои друзья!.." — А вспоминается Валерий Антонов.
Слова, готовые сорваться с языка, застревают у меня в горле. Как тонкие рыбьи косточки, впиваются они в нежную кожу гортани. Жар стыда охватывает меня. Того самого, который когда-то втолкнул меня в кабинет Моргуна... Сам я не бегу, но почему должны бежать мои дети, мой внук? Почему там, в Америке, которая ничего не должна ни моим детям, ни мне, должны спасти жизнь моему внуку, там, а не здесь? А малышам с такой же тетрадой Фалло, которые никуда не уедут отсюда, — им как?.. Если здесь многих волнует не их судьба, а обличение жидо-масонов и спасение чистоты крови от инородческих примесей?..
Неужели можно еще на что-то надеяться?.. Верить?.. Они не хотят жить верой, жить надеждой, как жили все мы. Не хотят за обещание рая земного расплачиваться бесконечными жертвами, унижением, смирением... Мы расплачивались — они не хотят. Не хотят приспосабливаться к условиям игры, в которой для них заранее уготован проигрыш. Мы проигрывали, но мы боролись. Боролись, потому что любили землю, на которой родились и вместе с которой прожили жизнь... Мы боролись, но они не хотят борьбы. Они хотят того, чего мы дать им не в силах, о чем сами мечтали всю жизнь... Они хотят свободы...
О, Вольность, Вольность, дар бесценный!
Позволь, чтоб раб тебя воспел!.. — не мы ли сами учили их Радищеву?
А может быть... Может быть... Может быть... В сердце моем еще трепыхалась надежда, что химеры, вынырнув снова из мрака, в нем же и скроются, ослепленные новым светом, пролившимся над новой землей... Нужно только не уступать им ни пяди этой земли... Единый гигантский узел связал — судьбу страны, судьбу перестройки, Сашкину судьбу, судьбу ребят, судьбу Горбачева и Ельцина, Сумгаита и формирующейся в Москве "черной сотни"...
Мы с женой не оценили всей серьезности услышанных нами в тот день слов. Мы еще на что-то надеялись, хотя трудно было бы уяснить — на что...
Спустя полгода после того, как наши ребята уехали, в печати появилась следующая таблица, в которой по регионам распределены ответы делегатов и гостей первого съезда еврейских общин (декабрь 1989 г.), которым предложено было ответить на вопрос: "Как вы считаете, возможна ли в вашем населенном пункте в ближайшее время вспышка антисемитизма, сопровождаемая актами вандализма, жестокости, насилия?" (Ответы даны в % от числа опрошенных в каждом регионе).
Мы проштудировали эту таблицу. Мы порадовались единственному — тому, что штудируем ее уже в отсутствие ребят...
78Была ли она для нас неожиданностью?.. И да, и нет. Да — поскольку любое обобщение, да еще и статистическое, а в данном случае вдобавок подкрепленное авторитетом академика Татьяны Заславской1, придало нашим частным наблюдениям неутешительную степень достоверности... Нет — поскольку кое-какие наблюдения, хотя и частные, у нас уже имелись... Таблица не давала ответов — она ставила новые вопросы, отвечать на которые предстояло самим.
1 Еврейский научный центр, проводивший опрос, на основе которого составлена таблица, создан при Советской социологической ассоциации АН СССР, руководимой академиком Т. Заславской.
Пока мы с женой вчитывались в приведенные таблицей цифры, в голове у меня роились факты, имена, исторические, всем известные аналогии, и о чем бы я ни думал, одна строчка, один афоризм, приписываемый Юлиану Тувиму, не покидал меня... Афоризм из четырех слов: "Антисемитизм — международный язык фашизма".
КРОНА И КОРНИ
Наисильнейшую противоположность арийцу представляет собой еврей. В то время как этот народец кричит о "свободе", ״просвещении", “прогрессе", "правах человека" и проч., он на самом деле защищает и сохраняет свою расу... Именно наше движение стоит перед огромнейшей задачей: оно должно открыть народу глаза на истинного врага сегодняшнего мира.
Адольф Гитлер
В мире всегда были и есть две расы, и это деление рас важнее остальных делений. Есть распинающие и распинаемые, угнетающие и угнетенные, ненавидящие и ненавидимые, причиняющие страдание и страдающие, гонители и гонимые.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});