Когда он поднялся в свою комнату, где пол так старательно натерт, на голове у него была соломенная шляпа. Что он собирался делать в комнате?
Никто не слышал выстрела, однако же стреляли из револьвера, стреляли в упор, меньше чем в двух метрах от груди убитого. Так утверждают эксперты.
Если бы еще нашли револьвер, можно бы подумать, что Деревянная Нога, который стал неврастеником…
Помощник мэра не раздумывает о подобном и, подсчитывая свои взятки в картах, бормочет, словно отвечая на все вопросы:
— Что вы хотите? Он был оригинал…
Понятно! Но он же погиб! Кто-то убил его! А Фелиси сразу же после похорон выскальзывает из рук полиции, отправляется в Париж и там как ни в чем не бывало, глазеет на витрины, наедается пирожными с кремом, пьет портвейн, а потом разъезжает на метро.
— Интересно, кто теперь будет жить в доме?..
Игроки в карты переговариваются, перескакивая с одного на другое, и до Мегрэ, который не прислушивается, доносится только какое-то бормотание. Он не говорит им, что а доме будет жить Фелиси. Он словно плавает в пространстве… Перед его глазами вырисовываются какие-то картины и тут же стираются. У него едва сохранилось ощущение времени и места… Фелиси, наверное, уже улеглась и читает в постели. Она не боится оставаться одна в доме, где убили ее хозяина. Эрнест Лапи, брат, который так обижен из-за завещания… Деньги ему не нужны, но он никак не может понять, почему его брат…
— …Построен лучше всех домов в поселке… Кто это сказал? Наверное, Форрентен?
Мегрэ снова видит натертую до блеска лестницу. О Фелиси могут сказать все, что угодно, но чистота у нее в доме идеальная. Как любила говорить мать Мегрэ, так чисто, что можно есть на полу.
Дверь направо… Комната старика… Дверь налево… Комната Фелиси… Отсюда дверь ведет еще в одну, довольно большую комнату, где свалена ненужная мебель…
Мегрэ хмурится. Это не предчувствие, не какая-то догадка. Он просто смутно ощущает: тут что-то не так…
— Когда там жил молодой человек… — произносит Лепап.
Мегрэ вздрогнул.
— Вы имеете в виду племянника?
— Да… Он жил у дяди с полгода, а то и больше… Примерно год назад… Он, видно, не из очень здоровых… Кажется, врачи рекомендовали ему деревенский воздух, но он часто торчал в Париже.
— Какую комнату он занимал?
— Как раз… Вот это и есть самое забавное…
Лепап ему подмигивает. Форрентен недоволен, видно, управляющий не любит, чтобы рассказывали разные истории о поселке, где он чувствует себя полноправным властелином.
— Это ничего не значит, — протестует он.
— В конце концов, да или нет, но старик и Фелиси… Послушайте, господин комиссар… Вы представляете себе дом… Справа от лестницы только одна комната, спальня Деревянной Ноги… По другую сторону две, но смежные… Так вот, когда приехал молодой человек, дядя уступил ему свою комнату, а сам поселился с другой стороны, иначе говоря, с Фелиси. Он занимал первую, а служанка спала во второй, так что вынуждена была проходить через спальню хозяина.
Форрентен возражает:
— Ну и что с того? Разве лучше было поселить юношу восемнадцати лет рядом с молодой девушкой?
— Я ничего не говорю… Я ничего не говорю… — повторяет Лепап с лукавым видом. — Я ни на что не намекаю… Я только констатирую факт: старик жил рядом с Фелиси, тогда как племянник был отселен по другую сторону площадки… Но происходило ли там что-нибудь…
Мегрэ об этом не думает. Правда, он совсем не питает иллюзий насчет людей пожилого возраста и даже стариков. Впрочем, Жюлю Лапи стукнуло только шестьдесят, и он был еще в соку.
Просто это не соответствует представлению о нем, которое сложилось у комиссара. Ему кажется, что он начинает понимать этого одинокого брюзгу, чью соломенную шляпу он недавно примерял.
И беспокоят его совсем не отношения Деревянной Ноги и Фелиси. Тогда что же? Его тревожит история с комнатами.
И он повторяет, как школьник, который хочет вызубрить урок:
— Племянник слева… Он там один… Дядя справа, потом Фелиси.
Итак, старик устроился в комнате между двумя молодыми людьми. Хотел ли он помешать им встречаться без его ведома? А может быть, не позволить Фелиси шляться по вечерам? Нет, видимо, не в этом дело. Ведь когда племянник уехал, он снова поселил ее одну в комнате по другую сторону площадки.
— Получите…
Мегрэ встает. Нужно идти спать. Ему не терпится дождаться утра, снова отправиться в игрушечный поселок, снова увидеть розовые, освещенные солнцем домики, три комнаты, о которых шла речь. Прежде всего он позвонит в Париж и поручит Жанвье заняться тем молодым человеком, племянником.
До сих пор Мегрэ о нем и не думал. Никто не видел молодого человека в Жанневиле в то утро, когда совершено преступление. Это длинный, худой и нервный парень, от которого ничего особенно хорошего ждать не приходится, но и на убийцу он непохож.
Согласно данным, полученным комиссаром, его мать, сестра Жюля Лапи, вышла замуж за скрипача, который играл а кабачках. Он умер молодым. Чтобы воспитать сына, она поступила кассиршей в магазин тканей на улице Сантье. Два года назад и она умерла.
Через несколько месяцев после ее смерти Лапи взял племянника к себе. Они не поладили. Оно и понятно. Жак Петийон, как и его отец, стал музыкантам, а Деревянная Нога был не из тех людей, которые согласятся, чтобы у них в доме пиликали на скрипке или играли на саксофоне.
В настоящее время, зарабатывая себе на жизнь, Жак Петийон стал саксофонистом в одном из кабачков на улице Пигаль. Он живет на седьмом этаже в меблированных комнатах на улице Лепик.
Мегрэ уснул на перине, в которую он совсем погрузился, а над его головой всю ночь танцевали мыши. Пахло деревней, сеном, а также плесенью. На заре его разбудило мычанье коров, потом у «Золотого перстня» остановился утренний автобус. Мегрэ ощутил приятный запах кофе.
Да, нужно заняться комнатами. Но прежде позвонить Жанвье.
— Алло!.. Алло!.. Улица Лепик… Отель «Уют»… Скоро увидимся, старина…
Потом, тяжело ступая, Мегрэ направляется в Жанневиль, крыши которого словно вынырнули из полей колышущегося овса. Пока комиссар шел, его посетила странная мысль. Уж не потому ли он так спешит, что хочет поскорее увидеть окна «Мыса Горн», чтобы… Да! Ему не терпится увидеть Фелиси. Он уже представляет себе ее на кухне, видит ее острые черты лица, ее крутой, как у козочки, лоб, которым она словно собирается боднуть его. Она, конечно, примет его как можно неприветливей, измерит неописуемым взглядом своих прозрачных глаз.
Значит, он уже соскучился без нее?