Лесники считали Лоту ведьмой и Птицыной женой, а она так и не сумела к ним привыкнуть и все время чего-то опасалась. Наверное, это было то самое стыдное чувство, которое Птица в шутку называл "классовой неприязнью". Лота все время пыталась что-нибудь сделать с собой и с этим чувством, которое ее же саму пугало и отвращало, но так и не научилась. Интуиция шептала на ухо, что в отношениях с такими людьми всегда существует порог, за которым дружба и взаимная полезность в один миг теряют всякое значение, и тогда возможен любой самый непредвиденный оборот.
Лесники уходили на охоту рано утром, еще до восхода солнца и пропадали в лесу до обеда. Лота просыпалась в молочных сумерках и слышала топот их сапог. В пустые дневные часы балаклавские телки одуревали от безделья и слонялись полуголые по огороду - ругались, мирились, пили пиво, пытались кое-как загорать под мглистым облачным небом. Пахли дешевой косметикой. У них были рты сердечком, груди и попы тоже напоминали формой сердечко. Непрокрашенные кудряшки, отросшие у корней: две женщины были шатенками, переделанными в блондинок, а третья, с маленьким нервным личиком - блондинка, выкрашенная в брюнетку. Это были лохудры местного производства. Про одну Лоте удалось узнать, что она торгует чистящими средствами на рынке в Севастополе, но вообще-то она с ними не разговаривала и ничего толком выведать про них не могла. Наверно, она была бы более дружелюбна - все-таки это были люди с "большой земли", которые могли что-то поведать о внешнем мире - но их постоянное нарезание кругов поблизости от Птицы очень Лоту раздражало, и облегченно она вздыхала только тогда, когда им предстоял обратный путь или даже точнее - когда последняя девка скрывалась за поворотом. Лоте казались крайне убогими и отталкивающими их простенькие лица с толстым слоем штукатурки, их незамысловатые прикиды, купленные на местных рынках, вульгарные браслеты и болтающиеся пластмассовые серьги. Ей вспоминались больничные шалавы из числа пациентов, делившиеся на три лагеря - жены африканцев, жены латиноамериканцев и жены арабов. Между группировками царила непримиримая вражда, и как-то раз Лота застала бой без правил - "африканка" и "латиноамериканка" подрались на ее глазах в больничной курилке.
"Весну" водружали в самом центре жизненного пространства, и она вопила дурным голосом на весь огород. Дальнейшее обесценивание рубля. Лохи и лохотрон. Наперсточники. Отъем квартир у пенсионеров. Пересмотр денежной системы. Вместо лавэ - кукла.
-Слушай, - Лота подошла к одной из девок - та как раз брела из туалета, опасливо поглядывая вокруг себя - видимо, в отдалении от дома ей, как и Лоте, было не по себе - и протянула ей конверт. Внутри конверта лежало краткое послание, которое Лота написала бабушке. Сверху был начиркан московский адрес и приклеены две марки с Юрием Долгоруким. - Слушай, а можешь отправить это с какой-нибудь почты?
Девушка взяла конверт, понесла близко к глазам - видимо, она была близорука, как и Лота, но в отличие от Лоты стеснялась носить очки - и прочитала адрес. На ее скуластом лице отразились не типичные в свете обыкновенного почтового отправления чувства: удивление, радость, тревога. Наконец лицо, как Лоте показалось, приняло осмысленное выражение.
-Ты чо, из Москвы?
-Да, - ответила Лота - и это было правдой. Почти правдой.
-Офигеть... Ладно, отправлю.
-А не забудешь?
-Сказала отправлю. Значит оправлю.
И девушка ушла в дом относить конверт. Лота была уверена, что она не забудет и прямо сейчас уберет его в свою сумку.
Чуть позже скуластая девушка вышла из дома и уже сама подошла к Лоте, которая в этот момент сняла крышку с кипящей кастрюли и сыпала в суп макароны.
-Слушай, а ты кофе пьешь? - спросила она Лоту и смутилась. - У нас осталась банка. Купили, а он это... не растворимый. Его варить надо. Если хочешь, бери.
Хотела ли Лота кофе? Хотела, еще как! Ее рот наполнился слюной от одного только слова - "кофе". Она представила чашку, свою эмалированную кружку, до краев наполненную дымящимся кофе с белой пенкой, состоящей из крошечных пузырьков.
-Спасибо. Нам очень нужен кофе. С нами он точно не пропадет!
Весь оставшийся день она снова и снова думала про тайник, примеряя его то к одной, то к другой девушке. Последняя, та, что взяла конверт и подарила ей кофе, выглядела более разумной и вполне, думалось Лоте, могла быть его основательницей. Почему-то Лота с самого начала была уверена, что это была женщина. Может, ей пришлось бежать, отобрав с собой в дорогу самое, на ее взгляд, дорогое? Собиралась добраться до Киева и покататься на метро, не могла обойтись без подушки, портвейна, карточных фокусов, гаданий и пасьянсов. А что если это была колдунья? Все складывалось как нельзя более стройно: вещи говорили сами за себя. Но почему они, эти вещи так остались на чердаке? Что помешало безымянной колдунье их забрать? Лоте представлялась испуганная беглянка, опрометью бегущая через местный неприятный лес. Хищные ветки хватают растрепанные волосы, а уголок подушки сверкает в сумерках так невинно, так уязвимо. Девушка бежит через лес напрямик, она уже сбилась с пути и от ужаса перед погоней утратила остатки здравого смысла. А погоня снаряжается: в домике девушка успела натворить дел. Воск на тарелке, откуп под кустом: все доказательства налицо. Известно, какая кара ожидает ведьму. Свистя, гогоча пьяные лесники седлают коней, запаляют факелы. Факелы чадят, извергая крутой черный дым, кони осатанело ржут и становятся на дыбы, мужчины с гиканьем и свистам несутся верхом по дороге, идущей вдоль обрыва. Этим мужчинам всегда нравилось играть в погоню. Они любили войну. И любили охоту. Война и охота были их вотчиной, родиной, настоящим родным домом. Девушка слышит их крики и... и что? У нее разрывается сердце? Она возвращается назад? Почему она не спряталась где-нибудь за камнями, а потом, чуть позже, когда все улеглось, не продолжила свой путь?
А может, что-то напугало ее так сильно, что вернуться в