Читать интересную книгу Все люди — враги - Ричард Олдингтон

Когда поезд пересекал бывшую линию фронта, перед глазами Тони мелькнули ряды окопов и колючих заграждений и, чтобы не видеть всего этого, он углубился в томик Гейне, к вящему беспокойству и подозрению своих просвещенных спутников.

Но сердце его радостно билось, когда он шел по залитым теплым и ясным светом осеннего солнца улицам Базеля, наслаждаясь свободой и спокойствием. Какое блаженство избавиться, хотя бы на несколько часов, от нестерпимой скрытой подозрительности, ненависти и трагических воспоминаний, которыми до сих пор все еще полны воевавшие страны.

Тони не любил швейцарцев, ему не нравился их плохой вкус, их резные часы с кукушкой, их тирольский фальцет, зимний спорт и прочие пороки, но сейчас он готов был целовать их землю, ведь они сумели сохранить хоть какое-то уважение к свободе, какую-то гуманность. Никто не провожал его пристальным взглядом, когда он шел по улице, никто не спрашивал у него документов, никто, по-видимому, не злобствовал на него за то, что он иностранец. Город спокойно жил своей жизнью; Тони встречалось много мужчин его возраста, мирно занятых своими делами, и очень немного военных мундиров.

Ему нравились эти чистенькие извилистые улицы, с раскрашенными островерхими домами и готическими надписями. Здесь Иоганн мог оставаться Иоганном, Жан — Жаном и Джованни — Джованни. Тони подумал, а что бы ответил, например, вот хоть этот высокий широкоплечий человек, похожий на немца, если бы он подошел к нему, протянул руку и сказал: «Сэр, попав в вашу страну, я чувствую себя таким счастливым, каким не был уже много лет. Вы усвоили основное правило — жить мирно между собой и не вмешиваться без нужды в чужие дела. Дайте мне вашу руку, сэр. Разрешите пожать ее». Вероятно, этот человек обиделся бы на него и подумал, что над ним издеваются, в особенности, если он не читал Диккенса. В общем, Тони решил, что лучше воздержаться от публичного изъявления своих чувств, и удовольствовался тем, что дружелюбно похлопал рукой по резному деревянному столбу, изображавшему цветущую, раскрашенную в яркие цвета горожанку эпохи Возрождения. Потом он подумал, что этот человек мог на самом деле оказаться немцем. Пожать руку убийце! Он вспомнил раненого немецкого солдата, который настоял на том, чтобы пожать, ему руку в порыве благодарности за то, что Тони достал для него носилки. В какое негодование привело бы это английских старых дев с лошадиными зубами. Какой позор!

— А еще офицер! Он тихонько запел: Wenn ich in deins Augen seh'! О Кэти, Кэти, я еду к тебе, еду к тебе, Кэти, моя Кэти! Herz, mein Herz.

Часы на каком-то общественном здании показывали без десяти два по среднеевропейскому времени. Тони почувствовал, что голоден и нельзя все-таки жить одним расположением к Базелю и мечтами о Кэти.

Он шел по улицам мимо ярко выкрашенных домов и неуверенно посматривал по сторонам, не попадется ли где ресторан, — он хорошо помнил кулинарное негостеприимство маленьких английских городков. Внимание его привлекла надпись крупными черными готическими буквами: «Мюнхенская пивная». Да, несомненно, хотя со времени перемирия не прошло еще и года, вывеска гласила «Мюнхенская пивная». Тони открыл дверь и вошел.

В нос ему ударил не лишенный приятности запах кислой капусты, опилок и пива. Солидные мужчины, не имевшие, по-видимому, ни малейшего представления о голодных пайках, пили вино, читали газеты, играли в шахматы и ели с удивительным аппетитом и со вкусом. Тони хотелось крикнуть им: «Стойте! Разве вы не знаете, что была война? Разве вы не знаете, что в Германии, Австрии и России голодают миллионы людей? Не ешьте больше того, что вам полагается! Но вместо того, чтобы обратиться с этим воззванием, которое вряд ли было бы встречено сочувственно, он сел за столик и заказал себе Wiener Schnizel [72] с картофелем и пиво. Wiener Schnizel, разумеется, в честь Кэти! Внезапно ему пришло в голову, что может быть Кэти голодает в этой несчастной разоренной Австрии. Мысль эта была так ужасна, что, несмотря на голод, он с трудом проглотил первые куски, Кэти голодает! О, бог войны, закали сердца моих воинов!

О доблестная, доблестная война против женщин и детей!

Madchen [73], казалось, была, удивлена, что Тони заказал только одно блюдо, да и то всего не съел — порция была действительно громадная. Она усердно предлагала ему Apfelkuchen [74] или сыр. Тони пытался объяснить ей, что он долго был на скудном пайке и отвык от обильной пищи и вообще он приехал из страны, где продукты питания все еще строго нормированы.

— Ein Englander! [75] — воскликнула она взволнованно. — Значит, вы были на войне!

— Да.

Ее широкое добродушное крестьянское лицо осветилось улыбкой материнской нежности и сочувствия.

Как отрадно было слышать ее низкий немецкий голос, чувствовать тепло дружеского участия, видеть безмятежно спокойное лицо женщины, не тоскующей о погибшем возлюбленном, но и не старающейся обратить на себя внимание кокетливыми ужимками.

Простая, честная женщина, инстинктивно угадывавшая скрытое страдание.

— Вы приехали отдохнуть в Швейцарию? Как жаль, что приближается зима. Весной у нас чудесные цветы, ах, такие чудесные!

Тони почувствовал, что у него вот-вот слезы брызнут из глаз. Он не мог сдержать их. Просто не мог сдержать. Ответить штыком на штыки, жестокостью на жестокость, презрением на презрение — это всегда легко. Человеческая ненависть и равнодушие могли сломить его, но они не задевали его чувств. А вот перед этой добротой, перед этой теплой, немецкой чувствительностью он становился беспомощным, как ребенок. Его охватило неудержимое желание рассказать ей то, что он так ревниво, так угрюмо прятал в своём сердце все эти долгие томительные месяцы.

— Нет, я не остаюсь в Швейцарии, — сказал он, — я еду в Вену.

— В Вену? Ach, so! [76]

— Да. Перед войной я любил одну девушку, она родом из Вены. Я ничего не знаю о ней с августа тысяча девятьсот четырнадцатого года. Теперь я еду в Вену, чтобы разыскать ее, если смогу.

Девушка смотрела на него широко открытыми голубыми глазами.

— И вы все эти годы помнили ее?

— Да.

— И хотя вы сражались на войне, вы все еще любите ее?

— Да.

— Ach! — воскликнула она, всплеснув руками. — Как это хорошо. Как хорошо!

— Только бы мне найти ее.

— О, вы ее найдете, непременно найдете! Я никогда не думала, что англичане могут так чувствовать. Они такие легкомысленные! Так презирают всякое настоящее чувство! И такие высокомерные. Как я рада, что не все они такие. Когда вы найдете вашу возлюбленную, непременно привезите ее сюда. Мне бы хотелось поцеловать руку женщине, которую так любят.

Энтони встал. Эта девушка, невольно, сама того не подозревая, причиняла ему невыносимую боль. Он положил на стол пять швейцарских франков.

— Этого достаточно?

— Больше чем достаточно. Я сейчас принесу вам сдачу.

— Нет, не надо. Мне пора идти. Спасибо за вашу доброту. Это для меня совсем необычно и особенно ценно. Auf Wiedersehen [77].

— Auf Wiedersehen.

Он протянул руку, и девушка горячо пожала ее.

Он вышел из душного помещения, едва различая, куда идет, задыхаясь от волнения. В этой простой кельнерше было больше чуткости и глубины чувства, чем во всех претенциозных и якобы» утонченных» натурах, с которыми ему приходилось встречаться за последние годы.

Некоторое время он бродил наобум по улицам, кляня себя за этот внезапный порыв и вместе с тем сознавая, что он слишком долго подавлял его в себе и вот теперь, стоило ему только чуть-чуть дать волю чувствам, и они прорвались с неожиданной силой.

Ему придется быть осторожней с Кэти. Тут ему впервые пришло в голову, что он не составил себе никакого плана ее поисков и что не так-то легко найти кого-либо в городе с двухмиллионным населением. Но он не падал духом, и ему казалось, что этот взволновавший его разговор с кельнершей был, быть может, добрым предзнаменованием.

Он очутился на тихой треугольной площади с длинными величественными островерхими домами и большой церковью из красного песчаника. На углу была дощечка с надписью, и он прочел: «Домплатц — Соборная площадь». Тони медленно прошел крытой галереей между двумя рядами надгробных плит с вычурными геральдическими фигурами и неожиданно очутился на небольшой террасе, с которой открывался вид на Рейн. Быстрая пенистая вода неслась стремительным потоком и одной силой своего течения переправляла паромы, прикреплявшиеся подвижным блоком к подвесному канату. Тони остановился, глядя на мосты и прилегающую к реке часть города, ощетинившуюся фабричными трубами. Низкие холмы вдали кольцом замыкали горизонт. Тони впервые видел верховье Рейна. Он просидел на террасе до самого захода солнца, глядя на темнеющее небо и стремительно несущуюся воду.

К счастью для Энтони, его поезд отходил на другой день рано утром, и он не успел утратить своего восхищения Швейцарией. Чувствовать себя за пределами воевавших стран было таким наслаждением, что он легко простил причуды тупоголового кондуктора.