от этого не становилось легче.
Фаина не давала повода думать, что будет проявлять злорадство при его неудаче, и он был рад, что по возвращении домой она вела себя как обычно – спокойно и невозмутимо.
– Хочешь знать, где он оказался? – спросила она, дождавшись, когда Матвей поужинает.
Он покачал головой:
– Если я буду думать о судьбе каждого из моих пациентов после смерти, то, пожалуй, сойду с ума. В конце концов, я все однажды узнаю сам, правильно?
Она кивнула, не став настаивать. Матвей вытащил из рюкзака папку со снимками к завтрашней операции. Сегодня к нему поступил пациент с обширной гематомой в лобном отделе, внутренним кровотечением и раздробленной голенью. Гематому он решил удалить завтра, позвав на помощь нейрохирурга, чтобы не рисковать повреждением жизненно важных центров.
– Я не буду тебе мешать? – аккуратно спросила Фаина, кивнув на папку.
– Нет, все в порядке. Мне требуется только тишина.
Он сел за кухонный стол и вернулся к снимкам, не заметив изумленного выражения ее лица. Фаина часто смотрела на него так, когда он не видел, не в силах смириться с мыслью, что он относился к ней как к обычному человеку. Она заняла место на диване, положив руки на спинку и любуясь розами. К белым присоединились розовая и красная, по наблюдениям Матвея, быстро ставшая у нее любимой.
Матвей погрузился в работу. Он поймал себя на том, что бормочет себе под нос порядок действий, рисуя пальцами на столе и представляя в руках инструменты. Когда он наконец остановился, чувствуя удовлетворение от составленного плана, то ощутил на себе взгляд Фаины.
– Все готово. Операция завтра утром.
Она повернулась, сложив руки на коленях, как в их встречу в реанимационном отделении, только на этот раз улыбалась искренне.
– Пациенту повезло с таким врачом.
– Как сказал мой преподаватель по истории медицины, в хирургии нет предела совершенству, – откликнулся Матвей, собирая снимки в стопку.
– Когда мы еще не были знакомы лично, – сказала Фаина, – я часто думала, что со всеми твоими знаниями злодей из тебя был бы впечатляющий. Один писатель считал, что из талантливых врачей получаются самые ужасные злодеи.
Он усмехнулся:
– Я был бы отвратительным злодеем. Мне как-то сказали, что у меня и так слишком грубое лицо, а еще, что я умею пугать людей взглядом, так что долго скрываться от полиции не получилось бы.
Фаина нахмурилась, услышав эти слова, но, прежде чем успела ответить, он продолжил:
– С убийствами все просто. Если не брать в расчет психологический аспект, это может сделать кто угодно и чем угодно, даже по незнанию. А вот спасти жизнь человека, да еще подарить ему несколько лет – это уже совершенно другой уровень. В здоровом организме все устроено закономерно и логично. Каждый орган на своем месте. Как сказал однажды все тот же мой преподаватель, подражая поэтам, в нем воплотилась высшая гармония природы. И тот, кто постигает ее и способы ее восстановления, мастер.
– Я помню этого человека, – заметила Фаина. – Он любит пафосные выражения. И он считал создание жизни самым очевидным доказательством существования Бога.
– Что ж, – ответил Матвей, – такое доказательство, какое получил я, ему и не снилось.
Фаина склонила голову набок.
– Ты никогда не говоришь со мной на эту тему. И я заметила здесь всего одну икону, у тебя в шкафу. Ты не слишком религиозен.
– Икона из квартиры родителей, старая семейная реликвия. Папа говорил, мои бабушка и дедушка состояли в коммунистической партии и прятали ее, чтобы не увидели соседи, потому что боялись потерять работу. А что до моей религиозности… – Матвей помедлил, подбирая слова, – мне кажется, что здесь я с детства вдохновлялся примером Шерлока Холмса. Теперь я знаю, что мир зародился по чьей-то воле. Бал открыл мне новую реальность, где все поменялось местами. Но происхождение этой огромной силы, способна ли она развиваться, как и по каким законам – я не думаю об этом, потому что, по правде говоря, боюсь однажды сойти с ума и потерять возможность работать. Вдруг у силы крови Перуна все-таки есть предел? Насколько хватит крепкого здоровья, о котором ты говорила, если я посвящу себя тому, что не должен был узнать при жизни?
Фаина слушала его очень внимательно. Он сел рядом с ней на диван.
– Я знаю, что многим религия приносит настоящее облегчение и дарит надежду, и восхищаюсь силой их веры. Сам я, к сожалению, очень рано понял, что молитвы не изменят исход операции. Хороший человек может умереть, преступник – выжить, и неважно, что было бы справедливее. Все зависит только от того, выдержат ли их тела полученные травмы. А это, в свою очередь, могут быть следствия образа жизни, врожденных заболеваний или попросту направления и силы удара. Но кто определяет все это? Я не знаю. Мое дело – разобраться с последствиями. Вот и все, – он пожал плечами, чувствуя себя не очень уверенно после разговора на столь важную тему. – Ты, наверное, уже слышала подобное множество раз.
Фаина улыбнулась, и ему показалось, что она хотела ободрить его.
– Это не значит, что мне неинтересно слушать тебя. Когда я говорю с тем, кто уже умер, то могу в той или иной степени знать о его взглядах на определенные вещи и темах, которые могут быть интересны. Живые люди для меня более сложная загадка.
Матвей огляделся по сторонам.
– Во мне вряд ли есть что-то загадочное.
– Не спеши. Я смогу сказать, так ли это, когда ты проживешь всю жизнь.
* * *
Он всегда считал теории о периодах ретроградного Меркурия сказками для людей, которые искали объяснение сложностям в своей жизни и были рады узнать хотя бы примерную дату их окончания. Однако в этот раз он был готов поверить в реальность влияния планет на свою жизнь.
Он вернулся домой поздно, хмурый и раздраженный. То, что в метро все обходили его стороной, заметив угрюмое выражение лица, настроения ничуть не улучшило.
– Что с тобой, Матвей? – спросила Фаина, поднимаясь с дивана ему навстречу. Судя по фасону закрытого темно-голубого платья, она обращалась мыслями куда-то в царскую эпоху.
– Люди, – буркнул он вместо приветствия, не заботясь, что кроссовки упали на стоявшую рядом обувь. – Их упрямство иногда сводит с ума.
– Понимаю, – сказала она, отступив в сторону, чтобы он мог пройти в ванную и помыть руки. Взглянув на себя в зеркало, он пригладил растрепавшиеся ветром волосы и направился на кухню, не чувствуя особого аппетита, но не желая нарушать установленный распорядок.
– Сперва меня обвинили в том, что я разрезал дорогие