И куда ей деваться?
— Не веришь, — как-то печально заметил док. — Встань, пожалуйста.
Меррон подчинилась.
А док взял и поцеловал ее. И это было… было не так! Неправильно! Настолько неправильно, что почти отвратительно. Если бы кто другой, Меррон… наверное, закричала бы. Ударила. Или губы вытерла. Что опять с ней произошло, док ведь… ей нравится. Она так думала. И думает. А тут вдруг.
— Видишь? — Кажется, он не был удивлен. — Поразмысли над этим, ладно?
Думать Меррон могла с трудом. Она ходила по комнате, а потом легла, но не на кровать — на пол. И, прижавшись к ковру, вслушивалась в себя. Больше не было чужого одиночества.
Только собственное.
Меррон села на пол, чтобы не видеть окно и море. Закрыла глаза.
Она справится.
Как-нибудь.
С Кривой башни было видно, как рассыпался город. Трещины ползли по нему, как по стеклу после удара камнем. И осколки еще держатся в раме, но достаточно было легкого прикосновения, чтобы вся масса рухнула стеклянным острозубым дождем.
Кайя ждал.
Ждать оказалось сложнее, чем он предполагал. Тянуло вмешаться, остановить разрушение, и бороться с этим желанием было почти столь же тяжело, как с тоской. С каждым днем все хуже.
Город злился и причинял боль.
Боль накапливалась. Разъедала изнутри. И Кайя не мог спать. Он ходил по комнате, натыкаясь на мебель, выбирался на крышу, где становилось немного легче, заставлял себя дышать, унимая алые сполохи.
Слишком много всего.
Не справится.
Должен.
Блок держится. Проседает — уже не в земле, но в кипящем болоте, ниже которого Кайя ощущает тонкую кору базальтовой породы, а под нею — живой огонь. Кора держит. Пламя рвется. И когда прорвется, блока не станет. Кайя тоже.
Страшно. Он не хочет терять себя.
Придется.
Если, конечно, не отступить… искушение велико. Разум требует согласиться на сделку. Так ведь лучше для всех? Кайя будет свободен — от Совета, от женщины, которая все еще его жена… она уйдет из города и в конце концов погибнет. Кормак уберется… Изольда вернется.
Мучительно не слышать ее.
Он зовет, зовет, но этот крик — в пустоту. И система отказывается разговаривать. Ллойд ограничил доступ. Зачем? Что он скрывает?
И страх сменяется ревностью. Она горькая. Судорожная. С лилейно-мертвым ароматом.
Дворец. Балы. Люди. Мужчины. Другие, которые рядом изо дня в день.
Рядом.
Ценная добыча. Или больше, чем добыча?
Если найдется кто-то, кто даст ей то, чего не сумел дать Кайя? Дом. Детей. Защиту.
Стабильность.
Ллойд не допустит… или нет? Он молчит. И опять, как раньше, никого рядом, кроме алого прибоя, который выламывает виски.
Изольда любит его, но… любовь — это так мало. Да и Кормак прав: еще немного, и Кайя сойдет с ума. Какой смысл любить сумасшедшего?
А сделка разом разрешит сомнения. Избавит от боли. Подарит шанс теперь, когда Кайя еще в состоянии им воспользоваться. Нельзя?
Почему?
Кормак заглядывает через день. Ждет.
Чувствует слабость. Ловит момент.
Он готов лично отправиться к Изольде, уладить дело к всеобщему удовлетворению, словно это так просто. Кормак уверен, что просто. Он не привык считаться с мнением женщин, полагая, что их задача — подчиняться. А главное достоинство — покорность.
Его пренебрежение — уже лекарство от сомнений.
Кайя поддерживает разговор. В присутствии Кормака странным образом становится легче. Ненависть — хорошая анестезия. И, глядя на лорда-канцлера, Кайя выискивает признаки страха. Запах его ощутим, тот, который мешается с дикими волнами разбуженного города. Но только запах.
В остальном Кормак по-прежнему невозмутим. Еще ему нравится рассказывать о том, что происходит внизу.
…войска народного ополчения были разбиты северянами.
Досадно.
Лорд-канцлер умалчивает о дезертирах и тех, кто попал в плен, озвучивая лишь число убитых. И как-то так говорит, что Кайя понимает: бойня была. Идея — это еще не оружие, особенно если идея чужая и земля, на которой приходится воевать, чужая. А война — первая.
Первая война, как первая женщина, не забывается.
Но о женщинах лучше не думать, потому что из всех осталась одна и желание увидеть ее способно пересилить здравый смысл.
Кормак на это надеется.
Он вменяет те смерти в вину Кайя. И Кайя согласен.
И с тем, что работорговцев следует ограничить.
С тем, что последние постановления Совета крайне неразумны и вызовут недовольство, тоже. Нельзя понижать цены на закупку зерна. Нельзя ограничивать мастеров, подмастерьев и учеников в праве на смену места жительства — запретом проблему не решить. Нельзя повышать налоги.
И принудительное рекрутирование — не самая лучшая идея.
— Ладно, я. — Во время сегодняшнего визита Кормак нервничал больше обычного, то и дело касался перстня, поворачивал то одной, то другой стороной, точно прятал лиловый неграненый камень. И выглядел лорд-канцлер плохо. Последний год тяжело сказался на его здоровье. Жаль будет, если он умрет от банального инсульта. — Меня тебе есть за что ненавидеть.
Он давно уже перешел на «ты», и Кайя не возражал. Если разобраться, то кровный враг — тоже близкий человек.
— Но люди в чем провинились?
Раньше он вспоминал о людях не так часто.
— Посмотри! — Кормак распахнул окно, впуская душный летний вечер. Шелохнулись листы книги, оставленной на подоконнике. Кайя категорически не мог вспомнить, о чем эта книга.
А за окном метался город. Разбуженный зверь, который меряет шагами клетку, хлещет себя по бокам злостью, распаляясь от каждого удара. Под лапами хрустят иглы человеческих эмоций, ранят.
— Там женщины. Дети. Старики. Те, кого ты клялся защищать.
— Если… — Кайя сложно формулировать собственные мысли. Война с блоком и собой истощила силы. — Если нападут извне, я исполню долг.
Алые пятна болезни расползлись по всему городу. Красиво даже. Но ему не с кем разделить эту красоту.
— Ты уничтожаешь не только себя.
— Вы уничтожаете не только себя.
Чего Кормак хочет? Раскаяния? Наверное, когда-нибудь Кайя сможет его испытывать вновь. И сожаление. И прочие ненужные теперь эмоции. Красный прибой нашептывал странные мысли, не те, которые должны быть у протектора.
— Не я дал им оружие. Не я сказал: идите и убивайте, потому что имеете право. Не я разрешил одним владеть другими. Я был настолько наивен, что пытался удержать их… вас.
— Ты еще можешь.
— Чего ради? Не говори, что беспокоишься о людях.
К запаху страха примешивалось еще кое-что… кажется, Дункан пришел не с пустыми руками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});