Читать интересную книгу Море, море - Айрис Мердок

– Не хочу я о нем говорить, – сказал я.

И подумал: будь у меня машина, я, если б умел править, увез бы ее сейчас же, сию же минуту.

– Чарльз, прошу тебя, послушай. Я пришла к тебе не так, как ты думаешь, не так, как ты просил в письме, это невозможно. Я просто пришла, чтобы кое-что тебе сказать и… ах, Чарльз, до чего же это странно – видеть тебя. Я думала, этого никогда не будет, немыслимо это, чтобы мы опять были вместе. Я представить себе не могла, что когда-нибудь опять увижу тебя и потрогаю, это как сон.

– Так-то лучше. Но это не сон. Твоя жизнь без меня – вот что было сном. А теперь ты просыпаешься ото сна, от кошмара. Ах, почему ты меня покинула, как ты могла, я чуть не умер от горя…

– Сейчас нельзя об этом говорить…

– Нет, можно. Я хочу говорить о прошлом, хочу, чтобы мы вместе все вспомнили, все поняли, все заново пережили, утвердились как единое существо, которое никогда и не должно было разделиться. Почему ты меня покинула, Хартли, почему ты сбежала?

– Я не знаю, не могу вспомнить.

– Должна вспомнить. Это как загадка. Ты должна вспомнить.

– Не могу, не могу.

– Хартли, постарайся. Ты сказала тогда, что я не буду тебе верен. Это и была причина? Не может быть, чтобы ты это думала, ты же знала, как я тебя любил!

– Ты уехал в Лондон.

– Да, но это было нужно. Я не от тебя уехал, я все время думал о тебе, ты это знаешь, я тебе писал каждый день. Или появился кто-то другой?

Как ни странно, эта ужасная догадка только сейчас пришла мне в голову.

– Нет.

– Хартли, ты его тогда знала? Ты знала его до того, как ушла от меня?

– Я не помню.

– Не можешь не помнить!

– Пожалуйста, перестань, пожалуйста.

Услышав, как она произнесла эти слова – как-то машинально, почти инстинктивно-уклончиво, – слова, так похожие на те, что я совсем недавно подслушал, – я чуть не закричал от боли и ярости и от какой-то жгучей жалости к ней.

– Ты его тогда знала?

– Это не важно.

– Нет, важно, каждая мелочь важна, каждую мелочь нужно разыскать, подобрать, искупить, надо заново прожить прошлое, прояснить его, очистить, мы должны наконец друг друга спасти, исцелить друг друга, неужели ты не понимаешь…

– Я тогда не знала его, он был вроде как женихом одной моей двоюродной сестры, Эдны, помнишь? Нет, конечно, где там, а потом она его отставила, и мне было его жалко…

– Но где ты с ним познакомилась? Это было уже после того, как ты сбежала?

– Да, я поехала к моей тетушке в Сток-он-Трент, там и Эдна жила. Когда мы были с тобой, я его не знала. Не в этом было дело, и вообще ни в чем, я не хотела, чтобы ты стал актером, ничего такого не было, пожалуйста, перестань.

– Да успокойся же, Хартли, и отвечай на мои вопросы. Я на тебя не сержусь, а все это очень даже важно. Ты не хотела, чтобы я стал актером? Но ты этого никогда не говорила.

– Говорила. Я хотела, чтобы ты поступил в университет.

– Но, Хартли, не может быть, чтобы только из-за этого.

– Никакого «только» не было, ох, не расстраивай ты меня, слишком уж мы были как брат с сестрой, и ты все командовал, я и решила, что не хочу. – Опять брызнули слезы. – У тебя платок есть?

Я достал ей чистое посудное полотенце, и она устало вытерла глаза, лицо, шею. На груди у нее на тесном лифе желтого платья не хватало одной пуговицы. Я готов был облапить ее и разорвать на ней платье.

Я снова сел.

– Хартли, если у тебя были сомнения, почему ты молчала? Мы вместе могли бы придумать какой-то выход. Так ужасно, что ты ушла без единого слова, просто грешно.

– Прости, прости, я только так и могла уйти, иначе было нельзя, это было нелегко. Ой, как мне холодно. Я лучше надену пальто.

Она надела пальто, запахнулась и подняла воротник.

– Как это могло случиться, не может быть, чтобы ты просто решила, было что-то еще, что ты утаила от меня. Помнишь тот день…

– Чарльз, сейчас некогда, и, право же, я не помню. Столько времени прошло, целая жизнь.

– А мне кажется, это было вчера. Я с тех пор так с этим и живу, вспоминаю каждую мелочь снова и снова и все спрашиваю себя, где же получилась осечка, и что с тобой сталось, и куда ты пропала. Не было, кажется, дня, чтобы я не гадал, где ты. И все это время я был один, хранил свою свободу, ради тебя. Это было вчера, Хартли, только тогда я и жил по-настоящему.

– Один. Как грустно.

Я не сразу понял, что это не издевка. Один? В каком-то смысле – да. Судя по ее тону, она никогда ничего не пыталась вообразить, ни о чем не задумывалась.

– Ты говоришь, что решила, что не хочешь идти за меня замуж. Но это не объяснение, я хочу знать…

– Ох, довольно. Ну просто так получилось. Если б я достаточно тебя любила, я бы за тебя вышла, если б ты достаточно меня любил, ты бы на мне женился. Никаких особых причин нет.

– Ты говоришь, я мало тебя любил, с ума сойти можно! Я тебя любил до предела и сейчас люблю, я сделал все, что мог, я не сбежал, не женился на другой, это ты виновата, я с ума сойду, если ты…

– Нельзя нам говорить об этих вещах, мы только… ну, барахтаемся, да теперь это и не имеет значения. Постой, я же должна тебе кое-что сказать, а ты не слушаешь…

Я подумал, надо держать себя в руках. Нельзя ее сейчас расспрашивать, но я все равно дознаюсь.

– Хартли, выпей вина. – Я налил ей испанского белого, и она стала машинально его потягивать. – Съешь маслину.

– Я маслины не люблю, они кислые. Но послушай же меня…

– Мне жаль, что здесь так холодно, этот дом ухитряется быть холодным, даже когда… ну хорошо, хорошо, я тебя слушаю, но помни: ты здесь и здесь останешься, что бы там ни было в прошлом, теперь ты моя. Скажи мне только одно: в тот вечер, когда ты была здесь рядом, на шоссе, и тебя вдруг осветили фары, ты тогда шла ко мне?

– Нет, но я… я просто хотела посмотреть на твой дом. Это как раз тоже был столярный вечер.

– Ты хотела посмотреть на мой дом. Постоять на дороге и посмотреть на освещенные окна. О моя милая, значит, ты все-таки любишь меня, несмотря ни на что.

– Чарльз, это не имеет значения.

– То есть как не имеет? Ты опять…

– Нет ни места, ни возможности, никакой… опоры, все рассыпалось, ты поймешь, когда я тебе скажу то, что и пришла сказать.

– Хорошо, я буду слушать, но сначала дай я тебя поцелую. Тогда все будет хорошо. Поцелуй мира.

Я потянулся к ней и очень мягко, но проникновенно приник сухими губами к ее влажным губам. Какие же разные бывают поцелуи. Этот поцелуй был священный. Мы оба закрыли глаза.

– Ну так теперь говори.

Я подлил ей вина. Рука у меня дрожала, и вино расплескалось на стол.

Она снова сказала:

– Времени так мало, и часть его мы уже потратили. – А потом: – О господи, я забыла часы. Сейчас который час?

Я взглянул на свои часы. Было без четверти десять. Я сказал:

– Десять минут десятого.

– Чарльз, это касается Титуса.

– Титуса?!

О Титусе я и думать забыл, а тут сразу встревожился.

– Да, вот послушай. О господи, я уже опьянела. Не привыкла к вину. Я должна тебе сказать. После нашей встречи в деревне мне иногда казалось, что ты можешь помочь, но теперь вижу, помочь ты можешь только тем, что оставишь нас в покое, совсем от нас отдалишься.

– Какая ерунда.

– Понимаешь, я тебе сказала, что Титус у нас приемный…

– Да, да.

– Мы хотели ребенка, и Бен хотел, и я, и мы все ждали. А потом я захотела кого-нибудь усыновить, а он не хотел, он еще надеялся. И я стала терзаться, как бы не опоздать, ведь усыновлять разрешают до известного возраста, я уже и тогда убавляла себе лет. Бен моложе меня, он-то…

– Моложе? А я думал, он был на войне.

– Был, но только в самом конце.

– А что он делал на войне?

– Служил в пехоте. Он редко об этом вспоминает. Он попал в плен, сидел в лагере.

– А меня в армию не взяли.

– По-моему, в войну ему было хорошо. Он считает себя солдатом. Сохранил свой армейский револьвер, хоть и не полагалось, он очень его любит. А в гражданской жизни он так и не нашел себе места. Иногда он говорит: «Поскорее бы опять война».

– Но ведь вы уже были женаты, когда он попал в плен. А ты где была?

– Жила в Лестере, в муниципальном доме. Работала на выдаче продовольственных книжек. Очень одинокое было время.

Одинокое время. Значит, пока я путался с Клемент и колесил по стране в автобусе, приобщая к театру население воюющей Англии, Хартли была несчастна и одна. Черт, ведь мы даже в Лестере побывали.

– О господи! – сказал я.

– Но ты слушай про Титуса. Понимаешь, в конце концов, в самую, можно сказать, последнюю минуту, я уговорила Бена насчет усыновления. Он не хотел, но согласился – потому, наверно, что видел, в каком я состоянии, я чуть не… чуть не… я очень была расстроена, и я же все и проделала, все взяла на себя – все формальности, документы, все, что требовалось, а Бен только подписывался не глядя, как во сне. Он не хотел знать. Я видела, что ему это не по душе, но думала – будет в доме ребеночек, он его полюбит, все пойдет по-другому, и нам всем будет так хорошо…