Читать интересную книгу Rosstan - Gurulev

На дворе завыли Гришкины собаки. Тягуче, утробно.

– Смерть мою чуют, – прохрипел Гришка из темного угла.

– Не болтай, – сердится Касьян.

Воют собаки. Касьяну невмоготу сидеть. Выскочил под звезды, на мороз. Пинками разогнал воющих собак. Собаки отскочили под черные деревья, ощетинив загривки.

Шумит ветер над деревьями. Перемигиваются звезды. Холодно, пустынно. На многие часы хода нет людей кругом. Сколько раз, без счету, ночевал Касьян в тайге один, а не было ему так одиноко никогда.

Касьян походил вокруг зимовья, – снег под ногами скрипит по-ночному, жестко, – остановился в раздумье, взял прислоненные к стене зимовья подбитые камусом лыжи. Осмотрел свою пару, потом Гришкину: ничего, крепкие еще лыжи.

Больше часа Касьян был во дворе, стучал молотком, пилил что-то. Вернувшись в зимовье, сел на нары, расстегнул крытую сукном куртку – разогрелся в работе.

– Чего ты там делаешь? – Гришка кривит лицо, дышит тяжело.

– Волокушу. К жилу тебя повезу.

– Не проехать с волокушей в Чанингу.

– Сам знаю. В Беренчей поедем. По ручью.

В Чанингу, заимку, где живут Касьян Сокольников и Гришка Елизов, с волокушей действительно не проехать. Добираться туда через кочкастые болота, через хребты. С лошадью, когда она под вьюком идет, – полный день пути. Да и незачем туда с больным человеком ехать: ни врача там, ни рации. Восемь домов всего в Чанинге. А новых домов уж лет сорок не строят. Бросать дома бросают, а строить – такого нет.

Выбираться – так в Беренчей, село по сравнению с Чанингой большое. Домов пятьдесят. Фельдшерский пункт есть. А сам фельдшер не справится – врача всегда по рации из района вызвать можно. Дорога туда хоть и дальняя – два дня пути, – но зато по льду ручья, а там по реке. Не тряхнет. А потом по дороге брошенная деревня будет. Но в деревне той один дом жилой есть, будет где передохнуть.

– Делай как знаешь, – махнул рукой Гришка.

– Знаю. Ехать надо. – Складки около Касьянового рта глубокие, жесткие. Решил мужик твердо. Любому понятно, что не отлежаться Гришке в зимовье – врача надо. Не просто живот у него болит, не съел плохое, а язва, может, какая приключилась.

Касьян торопливо содрал со своих нар козьи шкуры – Гришке под бок, – пошел заканчивать волокушу. Вернувшись, достал пушнину, уложил в чистый мешок, взял и Гришкину добычу.

– Вот тебе подушку приготовил.

– Когда выезжать думаешь?

– Продуктишки кой-какие соберу и поедем. Нам с тобой день, ночь ли – все равно. По-летнему – дак сейчас утро скоро. Зато к обеду до жила, до Осипа доберемся.

Вот и кончился промысел. До свиданья, зимовье. Касьян укутал спарщика в два шубных одеяла, легонько обвязал сыромятными ремнями, чтобы дорогой не раскрылся. Осторожно подхватил на руки, перенес на волокушу. Хорошо укутан Гришка, только маленькая дырка для лица оставлена. Над дыркой – парок от дыхания. Частыми толчками.

– Ловко лежать тебе?

– Ловко, – выдохнул Гришка.

Касьян залил огонь в печке, еще раз оглядел опустевшее зимовье и захлопнул тяжелую, из плах, дверь. Можно и в путь.

– Пошел, Сив-вый!

Теперь только чуть в низинку спуститься, а там по ручью. Не тряхнет.

И по ручью снег рыхлый, еще не слежался. Но лыжи хорошо гнутые, не зарываются. Касьян вначале вел Сивого в поводу, но потом пошел вслед, за волокушей. И не понять, где легче идти: или тропу торить, или идти следом по ископыченному Сивым снегу. Кое-где, на излучинах, ручей переметен высокими валами, и тут идти совсем тяжело. Ручей петляет, крутит. Полчаса назад проходили неподалеку от крутого голого мыса с разлапистой сосной на взлобке. А сейчас снова чуть ли не на старое место вернулись. Вот и мыс, и сосна разлапистая, низкорослая. По прямой идти – делать нечего. Но с волокушей в кусты тальника, затвердевшие на холоде, в глухие ельники не сунешься. Иди по ручью да благодари Бога, что не вьет пурга, не жмет мороз.

– Удобно тебе, не замерз? – спрашивает Касьян.

– Кричать хочется, – шепчет Гришка.

Незаметно подкрадывался серый рассвет. И не поймешь: то ли ночь еще продолжается, то ли уже день занялся.

Постепенно стало развиднять: на юго-востоке, меж редких туч образовалась светлая полоска. Да и деревья, что очерчивают берег, ясней стали. Собаки убежали вперед. Изредка возвращаются, покрутятся около саней и снова убегают.

Когда стало совсем светло, пересекли свежие следы сохатого. Вдоль следов глубокие отпечатки собачьих лап: не иначе псы в погоню ударились, теперь скоро их не жди.

Другой бы раз не выдержал Касьян – собаки опытные, могут закружить зверя – побежал бы следом, а сейчас даже голову не повернул. Не до того. Да и притомился вроде.

Черт-те что: на охоте весь день – от темна до темна – бродишь и сил на весь день хватает, а в дороге быстро устаешь. Касьяну уже давно хочется сесть посидеть, разложить костер, вскипятить чаю. Хотя (Касьян взглянул на часы) четвертый час кончается, как вышли они из зимовья. Можно устать.

У Касьяна одна мысль: добраться до деревушки. Хоть и пустая она, брошенная, но ведь один дом еще жилой есть. Люди, помощь.

– Пошел, пошел, Сивый!

Касьян мысленно видел, как он остановит коня около знакомого дома, как радостно выбежит за ворота соскучившийся по людям присадливый рыжебородый Осип, как заохает, засуетится возле Гришки хозяйка, начнет отпаивать Гришку травами, и Касьяну уже не о чем будет тогда беспокоиться. Если позволит Гришкина болезнь, Касьян переднюет у Осипа, а при нужде сбегает в Беренчей, вызовет для Гришки вертолет.

Неизвестно отчего на память Касьяну пришел его просторный теплый дом, вспомнилась жена Катерина. Чуть ли не в последний день перед выходом Касьяна в тайгу затеяла Катька разговор. Касьян ухмыльнулся: дошлый народ эти бабы, а ласковая да игривая Катька – в особенности, знает, когда нужный ей разговор заводить. В зимовье по дому, по ребятишкам, по бабе скучать начнешь – последние дни, последние разговоры помнятся на особицу. А Катерину в Беренчей потянуло, в переезд.

– Хватит нам с керосиновой лампой сидеть. Да и скучно здесь. Касьян тогда удивился:

– Какое тебе еще веселье требуется?

Касьян бы вроде и не против Беренчея, там у него с семьей брат живет, но боязно бросать здешнюю тайгу.

– Тесная в тех местах тайга…

– Не учись врать. Плохому охотнику тесно. А мне рожать нынче. Прошлый раз чуть не померла. Врача нет.

Касьян оглянулся на сани. Вроде пока все с Гришкой в порядке. Над лицом – парок.

А Катерина у Касьяна баба видная, красивая. Кто-то был в ее родове из эвенков, и теперь это проступает матовой кожей, чернотой глаз. Русское – в бойком характере да в косе тяжелой и мягкой. Рожала прошлый раз Катерина тяжело. Бабка Коробова просидела у ее постели двое суток. А где лучшего акушера найдешь?

Хоть и притомился Касьян, а решил идти без привала: еще несколько поворотов ручья – и будет деревушка, где живет теперь один Осип.

О переезде Катька не сама придумала. Касьян же и сказал ей об этом. И не то чтобы сказал, а просто передал разговор с промхозовским начальством. Касьян тогда своим словам и внимания не придал, а вот поди ж ты, запомнились они Катьке.

А всех-то и слов: начальство уговаривало его, Касьяна, сниматься из Чанинги и в Беренчей переезжать. Всякие блага рисовало: и магазин тут, и почта тут, и клуб. Касьян и сам видит эти блага. Но ведь обжитое место оставить – не рукавицу с руки сбросить.

Крайний дом открылся неожиданно. Сгорбленный, обметанный белым снегом. Касьян облегченно вздохнул, расслабил шаг, предчувствуя скорый отдых. Он прошел еще несколько тоскливых долгов и вдруг забеспокоился: ни на ручье, нн на берегу не было никаких следов. Снег всюду лежал белый, холодный и нетронутый. Издали увидел крышу дома Осипа и забеспокоился еще больше, хотя крыша как крыша, только разве над печной трубой не дрожит дым. Опять же время позднее – хозяйка обед сварила, печь протопилась. Но липкое беспокойство не оставляло, росло. Касьян остановил лошадь и торопливо полез на берег, чтоб лучше разглядеть Осипов дом и двор и разом прогнать это беспокойство. Взобравшись на бугор, Касьян понял все, но, еще на что-то надеясь, побежал к дому Осипа.

Касьян остановился около дома, старался унять дыхание, тупо и слепо смотрел в пустые провалы окон, и ему хотелось закрыть эти провалы ставнями, как закрывают пятаками глаза покойника. Но ставен уже не было, а лишь одна косо висела, удерживаясь на ржавом шарнире, поскрипывала на ветру и глухо стучала в черные бревна стены.

– Укочевал Осип, – вслух сказал Касьян. – Ху-у-до-то как, а?

Он поднял голову и огляделся. Дальние и близкие лесистые хребты, белая просека ручья, редкие избы с завалившимися пряслами огородов. Тихо, пустынно, одиноко.

По своему следу Касьян вышел на лед ручья. Сивый покрылся куржаком, голову ниже клонит, тянет шею. Оглядывается на хозяина.