абажуре, но даже если зажечь свет, толку будет мало. Эти старые советские плафоны скорее наводили сумрак, чем освещали пространство.
У Федора Васильевича висел тканевый оранжевый абажур. Подобный висел у меня в комнате. Эта лампа мне очень нравилась в детстве. Мягкий свет давал вечерами причудливые тени, и все вокруг мне казалось каким-то сказочным и добрым. «Забава, точно!» — само собой всплыло в голове название. Оранжевое чудо с бахромой по краям, подпитое изнутри отражателем из белой ткани.
Я улыбнулся еще шире, вспомнив, как устроил лестницу из стульев, чтобы добраться до люстры и рассмотреть её внутренности поближе. К моему великому огорчению, самостоятельно снять я ее не сумел, а мама почему-то запретила папе это делать, велев ждать генеральную уборку.
К тому моменту, когда настала время осенней генералочки, я благополучно забыл про свое желание. К тому же, мочить тараканов папиным тапком оказалось куда веселее, чем снимать люстру и не иметь возможности разобрать её на запчасти. Мама почему-то разрешила только аккуратно протереть влажной губкой внутри и снаружи.
Зато на тараканах я оторвался. Пока папа отдраивал стенки кухонных шкафчиков, а мама катала специальные тараканьи шарики из желтка и борной кислоты, чтобы распихать их под плинтусами, я отлавливал прусаков, не успевших сбежать.
Дом у нас был панельный, и вопреки всему убийственным методам, рыжие усатые твари появлялись во всех квартирах с завидной регулярностью. Мама их почему-то боялась прям до дрожи. Батя, смеялся и в шутку укорял: «Ну что же ты Аля, таракан — это же тоже кухонная у-у-у-тварь!»
В этот момент он подкладывал между носом и губой свернутую трубочкой газету, поворачивался к жене и шевелил импровизированными усами. Мама непременно вскрикивала, потом стукала отца мокрой тряпкой и принималась хохотать. Отец дурачился, изображая таракана, и басил:
«Таракан, Таракан, Тараканище!
Он рычит, и кричит,
И усами шевелит:
«Погодите, не спешите,
Я вас мигом проглочу!
Проглочу, проглочу, не помилую».
Я начинал скакать вокруг отца, и устраивал охоту на огромного прусака, размахивая тапком, а затем принимался ходить задом наперед и выкрикивать:
«Не кричи и не рычи,
Мы и сами усачи,
Можем мы и сами
Шевелить усами!»
Отец подхватывал меня на руки, усаживал на шею и мы гарцевали по кухне вдвоем, внезапно перевоплощаясь в заправских боевых коней. Мама давал нам полчаса, а затем командовала:
«Кто злодеев не боится
И с чудовищем сразится,
Я тому богатырю
Пирожочков напеку
И шарлотку из яблок пожалую!»
Кони снова превращались в мужчину и мальчика, и генеральная уборка оперативно заканчивалась. Шарлотку в нашей семье уважали наравне с бабушкиными пирожками.
Странная штука — память. Столько приятных воспоминаний всплыло при одном взгляде на оранжевый абажур.
«Ну, наконец-то!» — вырвалось у меня, я даже не поверил своим глазам. Это ж надо, малюсенькая точка все время была перед глазами, а я убил битых полчаса на поиски!
Подорвавшись с дивана нетерпеливо бросился к столу. В третий раз бережно уложил часы на стол, подхватил птичью лапку с выпрямленным пальцем, стараясь не уколоться о коготь-иглу, склонился к жердочке и вставил острие в едва заметное глазу отверстие.
«Прямо какая-то бронзовая птица получается, — мелькнуло в мыслях. — Интересно, ответы здесь или это только начало нового квеста?» Раздался едва слышный «тыцк», кончик насеста дрогнул и подался вперед. Я на всякий случай подставил ладонь, мало ли, упадет, ищи потом финтифлюшку на голом деревянном полу.
Крышечка соскользнула в руку, я нажал на пимпочку в ноге-ключе, пряча иголку, и отложил прибамбасы подальше на стол, чтобы не потерялись. Так, а теперь что? Трубочка оказалась полой. Я попытался заглянуть в темноту, но ничего не увидел. Решил потрясти, но часы стало жалко: вдруг что-то поломаю. Часовой механизм штука тонкая, не хотелось навредить такой красоте.
Мелькнула мысль: что если перекладина откручивается? Я подергал туда-сюда, покрутил и оказался прав. Трубка дрогнула, и начала со скрипом двигаться… против часовой стрелки. Да кто ж такой хитро мудрый создал эти часики? И кукушка с приветом, модно сказать, и циферблат с секретом, не догадаешься про рисунок. Теперь и насест с секретом.
Дрожащими от нетерпения руками отвинтил жердочку и осторожно перевернул её над столом. Моему разочарованию не было предела. Столько мучиться и на выходе получить пшик? Ну, старый черт! Ну, Федор Васильевич! Зачем ему понадобилось меня сюда отправлять? Или все-таки Игорек отыскал то, что было спрятано в часах.
От расстройства я стукнул насестом об стол и раздраженно отбросил железку на фотографии. Палочка упала на снимки и из отверстия выпала еще одна палочка. Я застыл, разглядывая тончайшую бумагу, свернутую в аккуратный рулончик.
Глава 21
Склонившись над тонким листом, я пытался разглядеть и опознать мелкие значки, нарисованные по краям карты. Но без лупы, тут походу, не обойтись. С сожалением отлипнув от увлекательного занятия, я отложил записку поближе к фотографиям, которые решил взять с собой, и принялся собирать раскуроченные часы с кукушкой.
Поколебавшись, вернул жердочку на место, чтобы не привлекать внимание к поломанному механизму. На сборку ушло минут двадцать, кровля домика никак не хотела становиться на место. Но мелкая сложная работа — мой конек.
Наконец, кукушка обрела крышу над головой. Все-таки жутковато выглядит птица, лежа к верху лапами. Мрачнная фантазия у мастера, создавшего этот шедевр. Зачем было переворачивать фигурку? Мелькнула мысль: что если внутри птахи скрыт еще один секрет? Но, поразмыслив, не стал проводить вскрытие. Федор Васильевич четко обозначил только икону в своей предсмертной речи, про птиц архивариус ничего не говорил.
Повесив часы на законное место, я принялся наводить порядки. Развесил по местам снятые картины, а вот с фотографиями вышла не задача. Забирал я их все, чтобы в общаге хорошенько еще раз пересмотреть и проследить связь между всеми местами, запечатленными на снимках.
Пока что на девяносто девять процентов я был уверен: моя догадка насчет отснятых входов единственно верная. Осталось разглядеть значки на папирусе и связать воедино старую карту, которую нашел Славик, схему, обнаруженную Леночкой, рисунок из часов и фотокарточки.
Упаковав снимки, я ненадолго завис, размышляя, куда спрятать миниатюрный свиток, чтобы не повредить и не потерять. Тут я вспомнил, что Федр Васильевич знатный фотограф, а значит, в его лаборатории имеется фотопленка. Придется пожертвовать одной и спрятать туда записку.
Оперативно сбегал в проявочную, упаковал хрупкую находку в полость кассеты, и засунул в коробочку, сунул в карман и вернулся в зал.