…Описанный Николаем случай был каплей в море боевых событий. И все-таки этот быстротечный бой артиллеристов, неожиданно встретившихся с пехотной ротой противника, отражает главное: приподнятое настроение бойцов и командиров, завершающих великий подвиг освобождения Родины, их возросшее мастерство, умение действовать решительно и бесстрашно даже в совершенно непредусмотренных уставами обстоятельствах.
…Пришла весточка от Беляева. Ее прислала… мама! Не имея своей матери, Гена написал моей:
"Дорогая мама!
Разрешите мне называть Вас так, уважаемая Любовь Николаевна! Несколько месяцев лежу в госпитале. Не знаю, как буду жить дальше… без ноги. У меня нет родных, единственный брат на фронте, но от него давно нет известий. Я знаю, что оба Ваши сына на фронте, Вам тоже нелегко. Очень хотел бы, чтобы с ними ничего не случилось. Написал Вам, и стало легче. Знаю – Вы поймете и простите меня за это последнее письмо…"
Обратного адреса на конверте не было.
Письмо обрадовало меня. Гена жив! Вот только настроение неважное. Жаль, не написал адреса!
Догоняю дивизию
Лечение наше подходило к концу. Оставалось каких-либо две-три недели. Выписывающихся из госпиталя офицеров направляли в резерв фронта. Нам хотелось возвратиться в свои части. Стали обдумывать, как это сделать. Обе дивизии – моя и капитана, судя по письмам, которые мы получали, находились под Брестом, на отдыхе. Найти их было легко. У танкиста родители жили в Шепетовском районе, недалеко от одной из железнодорожных станций по дороге на Брест. Он сагитировал нас заехать к нему домой.
Мы втроем пошли к доктору – молодой женщине – и поиросили выписать нас досрочно с направлением в свои части. Врач не соглашалась. Но мы уговорили ее, сказав, что по дороге есть госпитали, и мы найдем возможность делать перевязки. Летчика с нами не было. Он выписался за несколько дней до этого.
Госпиталь был переполнен, нас выписали в свои части. Как всякий выздоравливающий, я испытывал чувство признательности к человеку, столько раз подходившему к моей койке, осторожно осматривавшему мои раны в перевязочной… Хотелось сказать что-то теплое и приятное, чтобы обрадовать и этим выразить свои чувства. Перед отъездом подошел к врачу:
– Благодарю вас, доктор,- сказал я,- и не только от себя. Мои родители – будь они здесь – тоже сказали бы вам большое спасибо!
Врач посмотрела на меня и спросила:
– Вы один у них?
– Есть сестра, старший брат погиб, родители очень переживают за меня.
– Что же вы раньше-то молчали!-с искренним сожалением сказала врач. – Начальник госпиталя мог бы дать вам двухнедельный отпуск!
Я очень расстроился. А потом подумал: может быть, так и лучше, отцу с матерью провожать меня снова на фронт будет куда тяжелее, чем тогда, в сорок первом…
До села, где жил танкист, мы добрались без происшествий. Вышли на какой-то станции, подсели в крестьянскую повозку и километров десять ехали полевой дорогой.
Отца у танкиста не было. Встретила мать. Она прямо обезумела от радости. В селе оставались одни женщины, глубокие старики, несколько калек, вернувшихся с войны. Взрослые мужчины находились в армии. Молодые парни и часть девушек были вывезены в Германию. Не село – сплошная кровоточащая рана… Мать танкиста не знала, чем нас накормить-напоить! Я впервые здесь попробовал свежие огурцы с медом! Здорово!
На нашу "беду", у танкиста – полсела родственников, В первый день мы переходили из хаты в хату и в каждой "вспоминали" то погибших, то угнанных в Германию. Отказаться от самогона, от души налитого в обычный стакан до краев, было нельзя – обиделись бы. К вечеру мы едва доплелись до дома и улеглись прямо во дворе, под большой грушей, на подстилку, предусмотрительно подготовленную хозяйкой.
На второй вечер нас пригласили соседи. Долго сидели над угощением, вспоминали довоенную жизнь, пили опять стаканами самогон за погибших и оставшихся в живых; женщины рассказывали, как обманывали фашистских оккупантов при сдаче продуктов, как гитлеровцы панически убегали при наступлении наших войск.
Когда стали расходиться, хозяйка предложила одному из нас остаться ночевать у нее в доме. Голова моя раскалывалась от самогонки и долгих разговоров за столом. Хотелось одного: побыстрее лечь спать. Я согласился.
Сразу, как ушли гости, хозяйка постелила мне постель в отдельной комнате. Пройдя туда, снял одежду, потушил огонь и лег в кровать. Уже засыпая, услышал, как скрипнула дверь. В комнату вошла дочь хозяйки. Разделась и молча легла рядом со мной. Я от неожиданности замер. Из памяти всплыли рассказы танкиста о простоте отношений девчат и парней в их деревне: если парень понравился, говорил танкист, девушка может и в постель его пригласить, но это еще ничего не значит – поспят вместе, и только. Вспомнились случайные взгляды девушки в мою сторону за столом.
В моей пьяной голове зароились мысли, что опять возвращаюсь на фронт и неизвестно, что со мной будет, что еще не знал женщин… Слышанные мной рассказы о случайных встречах и легких "победах" тоже не прошли даром. Протянул руку и погладил девушку. Она не оттолкнула меня. Я стал смелее. Она молчала.
А мне уже стало ясно, что зря все это затеял. Потеря крови при ранении, досрочная выписка из госпиталя и, возможно, самогон сделали свое дело… Может, сказалось и то, что, несмотря на многое, слышанное мной, сам я представлял любовь совсем иною и поэтому не только физически, но и психологически не был подготовлен к этой случайной ночи.
Позднее, когда я уже был в дивизии, ко мне пришло письмо. Мой адрес она, очевидно, узнала у танкиста. Конверт был украшен цветком, нарисованным разноцветными карандашами. Девушка предлагала переписываться с ней. Всего письма не помню. Я оставил его без ответа…
Утром капитан и я решили проститься с танкистом, его матерью, односельчанами, подошедшими проводить нас, и пошли на станцию. Вот и Брест. Вечер. Постучали в первый попавшийся дом около вокзала. Впустила хозяйка. Узнав, что хотим переночевать, завела в небольшую комнату без мебели. Прежде чем попасть в нее, прошли через роскошно обставленную гостиную. Уходя, спросила, не подослать ли нам чего на пол. Мы отказались – есть шинели. Утром она постучала и поинтересовалась – не купим ли у нее яблок? Мы отказались. Стоило нам зайти в какой-либо дом в освобожденной от фашистов деревне, и нам всегда были рады. Если шло к ночи, старались уложить спать на лучшую постель. Мы обычно отнекивались: было привычнее спать на земле или на полу, да и одежда наша не отличалась чистотой. Нас угощали, чем могли, часто отдавая последнее. А тут… К буржуям, что ли, попали? Мы оделись и пошли в комендатуру.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});