палочками от мороженного, экономически охренительное, если говорить прямо. Я этот доход упускать не собираюсь.
5 февраля 1982 г
«Вчера так поздно вернулся из Москвы, что никаких сил не было на тебя, дорогой мой дневник. Впрочем, ты и не такое стерпишь, ты бумага. Бумага… Оказывается, был такой лозунг в революцию 1905-го года: "Булыжник — оружие пролетариата". А бумага тогда оружие офисного пролетария. И журналиста. Только сейчас в голову пришло, что по фонетике слова журналист — тот, кто пишет в журнал. А газетчик — кто для газеты сочиняет. Но только у нас слово «газетчик» не популярно, у нас вся периодически пишущая братия зовет себя журналистами. И я до кучи. Хотя я как раз уже могу себя называть журналистом, начинающим, конечно. И начинающим так круто, что впору и впрямь после десятого идти строевым шагом на журфак — с моими-то публикациями сам бог велел. Если бог имеет полномочия повелевать комсомольцами. Блин, какая хрень в голову лезет. Но ты терпи, бумага.
Приехав в Москву на Павелецкий вокзал, первым делом перекусил. Кто-то скажет, что первым делом самолеты, а я как человек бывалый не соглашусь — первым делом здоровье. И хотя я уже знаю из одного фантастического романа, что гастрит или язву желудка неправильным питанием не заработать, всё равно прежде всего сходил в вокзальный буфет. Нет, никаких страшных котлет или подозрительных пирожков с мясом. Не знаю, как всё устроено на других вокзалах, а на недостроенном Павелецком в буфете продавали свежайшие нежнейшие бледно-розовые вареные сосиски! О да, конкретно этих сосисок сожрать можно много. ДА с черным хлебом, да с томатным соусом, да под "Байкал". Ик. Это было вкусно, но четыре сосиски — перебор. Пересдача!
Найти нужное мне здание на Петровке не составило труда. Старинное здание века примерно девятнадцатого находилось, как оказалось рядом с Нарышкинскими палатами. Помню я это место, гулял тут! Даже в сам Высоко-Петровский монастырь заходил, который прячется внутри городского квартала. Как интересно устроилось — монастырь, обихоженный царем-реформатором Петром, соседствует с редакцией журнала, посвященного развитию техники. Хотя сейчас на территории монастыря какое-то другое учреждение функционирует.»
И правильно, я считаю. Как комсомолец, в теле которого заключён мой непокорный дух, как атеист, разбирающийся в религии. Докопавшийся до Евангелий, а потом с их помощью громящий суеверное духовенство в своих статьях. Правда довольно быстро я выяснил, что атеизм в обновленной России не является мейнстримом, говоря проще, за него не платят. Поняв это, я перестал поднимать эту тему в официальных статьях, а в сети завел отдельный аккаунт для ведения просветительской работы среди тёмного забитого народа. Кстати, сам Исус был категорическим противником монашества и монастырей, про то в Евангелии от Матфея даже стих отдельный есть: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что поедаете домы вдов и лицемерно долго молитесь: за то примете тем большее осуждение». Выучил эту фразу, а потом вворачивал по делу, доказывая порочность института монашества. Чаще всего без всякого результата, фарисеям — горе, а христианские монахи — это другое!
Вход в редакцию находится со двора, меня заранее проинструктировали, так что я не особо долго искал цель своего путешествия. Вахтер на входе тут для чего? Я думал, чтоб не пускать, и ошибся. Дедок явно скучал без компании, потому был рад каждому входящему, со знакомыми ручкался, а меня расспросил о цели визита и направил в нужную сторону. Нетиповой дедуся без синдрома вахтёра оказался. Без револьвера на боку и сонной скуки в глазах.
— Здравствуйте, люди добрые! Как бы мне увидеть Виктора Сергеевича Колесова?
— Имеющий глаза да узрит! Вот он! — Смешливый мужчина, сидящий спиной к окну и лицом ко мне, ткнул пальцем в второго дядьку, сидящего ко мне боком. — Сам чьих будешь?
Весело у них тут, даже приятно окунуться в такой коллектив. Ненадолго, чтоб не утонуть ненароком.
— Сами мы не местные! Ехали на лечение, украли все документы… — Торжественно и слегка гнусаво, то есть повторяя классическое исполнение, слышанное в девяностые годы в подмосковной электричке. — Дяденьки! Подайте кто сколько может начинающему щелкопёру и карасику от журналистики!
Вот это я понимаю, благодарная публика! Лед недоверия не разбился под моим натиском, не растаял от тепла души, он просто испарился как при высотном ядерном взрыве.
— Не мешай, я сейчас сам угадаю. Корчагин? Павел? — Веселый дядька не мог не запомнить, что я не полный тезка литературного героя революции, просто подкалывал.
— Не, Михаил я!
— Николай. А это Виктор. Давай без отчеств, у нас тут просто заведено.
— Да, Михаил, проходи, скидывай свое пальто. Вон туда можешь его повесить. — Виктор взял общение со мной в свои руки, всё-таки этому Николаю я просто обезьянка цирковая, а Колесову со мной работать.
Ну мы и поработали. Я аж весь прокоптился от советской моды курить прямо в кабинетах. Вредная привычка не повод сачковать, как мне однажды объяснили. То есть требует организм — смоли, не отходя от станка, письменного или операционного стола, не откладывая в сторону скрипочку или там саксофон. Про операционный стол перебор, конечно. Хотя… Видел я в одном черно-белом фильме, как хирург курил во время операции, держа чинарик пинцетом. Уж не знаю, это суровая советская действительность или режиссерская находка.
«Результатом нашей плодотворной работы стала итоговая версия статьи — даже не ожидал, что мы за один день всё поправим.
— Ты же понимаешь, что редактор потом может какие-то правки внести?
— Ага. Но только не по фактам. Абзацы менять местами, какие-то оборты перекраивать. Можете даже выкинуть что-то.
— Но… У тебя сейчас по логике какое-то «но» должно полезть.
— Да, Виктор. Но категорически против изменения описанных мной технических моментов и обстоятельств.
— Вот как. Позволь спросить, с чего такая принципиальность? Это же просто футуристический прогноз! Захарченко, наш главный редактор, может как-то иначе видеть некоторые аспекты будущего. А еще у редактора может быть своё мнение.
— С чего принципиальность? А с того, что через сорок лет мне будет всего пятьдесят пять, вполне рабочий возраст для журналиста.
—