Им обоим даже не пришлось заглядывать в старые песенные сборники – все послушно, по первому зову, само собой выплывало из памяти. Чтобы не сбивать ритм, решили не давать песни целиком и выстраивали их по содержанию текстов – должно быть ощущение единого рассказа. Петь решили «под рояль» – как это делалось в скудные военные годы, но в последний момент пианист подвел. Люся была не из тех, кто теряется: «Володя, садись ты!» Запись продолжалась один день, с десяти утра и до позднего вечера – «на каком-то колоссальном эмоциональном подъеме, – рассказывал позже Давыденко. – Только в самые эмоционально напряженные моменты перехватывало горло, подступали слезы, приходилось останавливаться…»
Этот моноспектакль резко выламывался из ряда официальных «памятных» концертов. И остался, в сущности, единственным на телевидении музыкальным свидетельством живой военной памяти. Уже потому хотя бы, что Люся пела не только хрестоматийно знакомую классику – но и песни, которые ушли вместе с войной, их никто уже не помнил. И не вспомнил бы никто – в обычном концерте. Они там просто не могли бы прозвучать. «Исполнение бывает безукоризненным, но как бы вне прошлого. У Гурченко мы услышали Время», – писала «Литературная газета».
«Люсенька, дорогая сестренка наша младшая, спасибо! Спасибо от всех фронтовиков, живущих и павших, за память, за песни военных лет, за то, что не исказили Вы их, что сумели передать ту атмосферу, тот настрой. Вы словно вернули время назад. Вспомнил я, как уходил на фронт сразу после школы, вспомнил Западный и Сталинградский фронты, блокадный Ленинград, смерть товарищей, горящие села и города, слезы, кровь… И удивительное фронтовое братство… И счастье Победы… Пойте чаще военные песни. Еще раз спасибо за память и за правду!»
Такие вот шли письма.
Никакой торжественный концерт не объединил бы у экранов людей всех возрастов, не всколыхнул бы память так, как это сделала негромкая, «интимная» по жанру телепередача. Единомышленники познаются в песне, через песню находят друг друга. И если после книги «Мое взрослое детство» сотни тысяч людей заново открыли для себя Людмилу Гурченко – актрису и человека, то теперь, благодаря передаче, ее впервые по-настоящему узнали миллионы.
В телевизионной биографии актрисы эта передача заняла особое место: как бы итог и одновременно – перелом, переход к чему-то новому, о чем пока можно было только догадываться. Или, точнее, возможность перехода. Все теперь зависело от того, сумеет ли само телевидение оценить потенциальные возможности нового для него «тихого» жанра.
Как мы теперь знаем, не сумело. Шли перестроечные восьмидесятые, страна снова рвалась к неопределенному будущему и снова первым делом сносила «до основанья» все свои постройки в неясной надежде что-то построить «затем». А вскоре поставит под сомнение и эту свою память: ей важно было задушить в себе «совок». Военные песни с их наивно-романтической сентиментальностью были, несомненно, «совковыми» и окончательно исчезли из эфиров.
По военным поколениям был нанесен еще один смертельный удар – уже из собственного тыла. Но это теперь мало кого волновало.
Женщины, которые ждут
Кино – магия для всех поколений. И как бы порой ни разочаровывали фильмы, ни обманывали надежд зрителей, люди все равно идут в кино. Идут, надеются и ждут.
Из книги «Аплодисменты, аплодисменты…»
Новое время – новая ломка. На очередном витке исторической центрифуги весь СССР, со всеми своими реальностями и мифами, на глазах изумленного мира отлетел в вечность. Это произошло в одночасье – никто в тот момент и не осознал габаритов случившегося. Его не стало, как Атлантиды. Только Атлантида беззвучно спит под толщей вод, а СССР, как выяснилось чуть позже, погребен под слоями обломков. Среди обломков пытались рулить кораблем современности, теша свой мазохизм, его новые идеологи, а откуда-то из неразличимой уже глубины еще долго доносились голоса.
С уходом Людмилы Гурченко умолк еще один голос, когда-то электризовавший целую страну, а потом довольно долго пытавшийся ее образумить.
Она, например, так и не смогла привыкнуть к новым представлениям о том, что такое в жизни искусство, какова его роль. Согласиться с ними – тем более. Она, много раз познавшая на своем пути коварство совпартбоссов, к концу жизни все с большим вызовом говорила, что она последняя народная артистка СССР. И не могла смириться с наступившей эрой пофигизма.
Дело в том, что Людмила Гурченко всегда полагала, что святая обязанность искусства – помогать людям. Она из этого исходила в своем актерском, в своем авторском творчестве.
– Если кого-то удается с экрана ободрить, сделать сильнее перед лицом житейских горестей, научить не унывать – значит, удалось достичь того, к чему я стремлюсь как актриса…
Это из ее интервью начала 1980-х. Тогда напечатали. Лет через десять – только посмеялись бы: что за утилитарное понимание святынь! Художник никому ничего не обязан, он занят самовыражением, и говорить о каком-то долге искусства – смешно! Совок!
Но на этом «совке» замешено все творчество Гурченко – и «дивы», и актрисы, и автора: «самовыражение» для нее полностью совпадало со «служением».
Она, например, считала делом своей жизни поддержать женщин, которые ждут. Женщина – всегда ожидание. В ожидании ее драма и счастье. Самое страшное – потерять надежду. Эта тема естественно выросла из темы войны и тоже на многие годы стала для Гурченко главной.
Мы помним: ждала своей весны Ника из «Двадцати дней без войны» – оттаивала на миг и замерзала снова. Ждала Тая Соломина из «Сибириады» – всю войну ждала своего первого и единственного. Ждала и после победы, потом перестала. Даже в возможность счастья веру потеряла, ожесточилась. Разбитная, независимая, сам черт ей не брат, и видно, что она уже прошла через огонь, воду и медные трубы, – такая теперь за ней тянется слава. Но и она ждет. И она хранит в душе какой-то заповедный уголок, оберегает свою чистоту. Для кого – не знает, но ждет.
«Из пепла должна возродиться новая жизнь!» – убежденно говорила актриса. И относилась к этому очень серьезно.
Незадолго до «Песен войны» Никита Михалков позвал ее в свой фильм «Пять вечеров». Сроки были рекордно короткими – случился вынужденный перерыв в съемках его фильма «Несколько дней из жизни Обломова», и режиссер решил не терять времени, не расхолаживать съемочную группу простоем и за полтора месяца снял картину по пьесе Александра Володина. Работал быстро и уверенно, и фильм возник, как беспосадочный перелет, мгновенно и словно сам собой. Успех был огромный, письма шли потоком, в Канне картину увенчали специальным призом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});