Читать интересную книгу За полвека до Бородина - Вольдемар Балязин

Потом не раз еще довелось выходить Мише на полигон. Первый опыт стрельбы из осадных орудий был самым простым из всего, что доводилось делать артиллеристам, — орудия стояли недвижно и столь же недвижны были цели.

Гораздо сложнее была стрельба полевая: мишени хотя и стояли ближе, но были намного меньше холма или деревни. По редуту и по деревне стреляли с расстояния в полторы версты, а по мишеням огонь вели с 240 метров из пушек и с 400 — из мортир и гаубиц, и стреляли они по деревянным щитам высотою всего в сажень, чуть больше роста среднего человека, а шириной не более чем в три сажени. При отработке упражнения — отражение кавалерийской атаки противника — батарея перестраивалась в две, три или четыре линии, образуя соответственно два, три или четыре фаса.

Когда орудия нужно было передвигать вперед или назад, на помощь артиллеристам бросались «отвозные» солдаты — фузилеры.

Верхом искусства являлась скорострельная пальба непрерывным гранатным и картечным огнем.

Сначала отрабатывали «наступную» пальбу, затем — «отступную».

Из всех этих стрельб более прочих запомнились Мише две; первая — когда увидели они на полигоне орудие с надетым на ствол брезентовым чехлом, и вторая — когда показали им еще одно не виданное ими дотоле орудие: на высоких колесах, совсем новенькое, только с литейного двора, тоже зачехленное.

Первое из орудий, когда сняли с его ствола чехол, оказалось гаубицей с совершенно необычной формой дульного канала: он был не круглым, а эллиптическим.

Вася Бибиков, большой любитель театра, взглянув на сию секретную гаубицу, сказал: «Все орудийные стволы подобны трагическим маскам, у коих широко разверст рот, а ствол сей гаубицы подобен злобной ухмылке — хотя зев и приоткрыт, да зело растянут».

Миша поглядел еще раз на широкую щель необычного жерла и подумал: «Растянут–то растянут, да уж ежели картечью плюнет, то жарко станет».

Объяснение 4

«Секретные гаубицы» были любимым детищем. П. И. Шувалова и с самого момента возникновения — нет, даже во время первых опытов по их созданию — по приказу генерал–фелъдцейхмейстера были окружены строжайшей тайной. Вся их загадка заключалась в форме канала их ствола, и потому–то и надевали на гаубицы чехлы, предохраняя их от глаз вражеских лазутчиков.

Секретные гаубицы отливались в Московском арсенале. Их стволы делали лучшие мастера — Михаил Степанов и его помощники, Константинов и Копьев.

В 1756 году десять гаубиц прибыло в Петербург. И хотя секретные гаубицы хорошо зарекомендовали себя в Пруссии уже в первый год Семилетней войны, все же решено было их усовершенствовать.

Это дело в 1758 году поручили штык–юнкеру Василию Михайлову — совсем молодому человеку, только что получившему первое офицерское звание. Он сконструировал новую гаубицу, которая оказалась гораздо лучше старых.

На полигоне при испытаниях ее ядра и бомбы пробивали тройную бревенчатую стену, поставленную в четверти версты от линии огня, а дальность полета бомб секретной гаубицы Михайлова превосходила две версты. Но главным зарядом секретных гаубиц была картечь.

С недавних пор стали делать ее не только из свинца, но и из чугуна. Такие чугунные, «пули» летели дальше и поражали солдат противника, даже рикошетируя.

Докладывая Военной конференции о результатах испытаний секретных гаубиц, П. И. Шувалов утверждал, что эффективность их картечного огня в два–три раза выше огня обычных полевых орудий.

Однако на самом деле все было не совсем так — секрет гаубиц, как утверждали, был не в форме ее дульного канала, а в качестве и количестве пороха: заряды эти были гораздо больше и оттого сильнее обычных…

…А второе орудие, запомнившееся Мише, называли «единорогом»: на его стволе был изображен сей чудовищный зверь, увенчанный графскою короною дома Шуваловых. Из–за того было у «единорога» и второе название: «шуваловский единорог», или «шуваловская гаубица». И, глядя на графский герб, как бы свидетельствовавший наподобие гербовой печати несомненную принадлежность орудия Петру Ивановичу, все вокруг наперебой хвалили новые незаурядные таланты генерал–фельдцейхмейстера, оказавшегося к тому же и недюжинным изобретателем.

Потом на полигоне видел он и другие «единороги» — и большие, и маленькие, и средние. Самый большой мог бросать двухпудовые бомбы, самый маленький — трехфунтовые ядра. Все «единороги» были гораздо легче пушек, способных стрелять такими же ядрами или бомбами, дальность их огня превосходила такие же пушки в два раза, а заряжались «единороги» во столько же раз быстрее.

Чаще всего они стреляли разрывными снарядами — бомбами и гранатами.

Появление «единорогов» оказалось для Петра Ивановича как нельзя более кстати еще и потому, что дела его в это время пошатнулись: был его сиятельство обвинен в немилосердном казнокрадстве новым канцлером _ графом Михаилом Илларионовичем Воронцовым и, как ни бился, доказать правоты своей не смог, почему и был вместе с Маврой Егоровной от двора отставлен. Теперь оставалось ему одно — ревностной службой пытаться вернуть милость и расположение государыни.

Он и старался, между прочими делами всячески превознося отличные качества своих «шуваловских единорогов».

В бумагах на «высочайшее имя», в докладах Военной конференции, даже в распоряжениях по войскам Шувалов всячески превозносил их достоинства, указывая, что «единороги» в пять раз превосходят по результативности огня обычные двенадцатифунтовые пушки и двухпудовые мортиры.

«Единорог», — писал он в «Ордере» от 17 февраля 1758 года генерал–майору Бороздину, — на десять пудов легче шестифунтовой пушки, а сильнее ее в восемь раз и заряжается так же быстро, как и шестифунтовая пушка».

Сравнивая «единорог» с полупудовой ординарной гаубицей, Шувалов приводил пример, что, когда произвели стрельбу картечью по щитам, находящимся на расстоянии 100 сажен, то в щитах обнаружили 281 пулю, выпущенную «единорогом», и всего лишь 15 пуль, выпущенных из гаубиц. А что касается дальности огня, то гаубица могла послать бомбу на версту, а «единорог» — на две версты с половиною.

Миша видел и эти стрельбы, и эти щиты, и если бы его спросили: «Правда ли все, о чем пишет его сиятельство?», то не задумываясь подтвердил бы хотя б и под клятвою: «Правда, истинный бог, правда».

Однако то, что знал кадет Кутузов и многие иные его товарищи, хотя и было правдою, да только не самою главной: «единорог» и стрелял отменно, и заряжался быстро, и весил мало, да только изобрел его не Петр Иванович Шувалов, а скромный артиллерийский капитан — Михаил Васильевич Данилов…

* * *

Михаила Васильевича Данилова Миша впервые увидел, когда возвращался с отцом после гигантского фейерверка, что был учинен в честь рождения наследника престола Павла Петровича.

Потом видел он Данилова в Арсенале, в артиллерийской лаборатории, куда несколько раз водили кадетов на занятия. Приходя из школы домой, Миша всегда рассказывал отцу о разного рода происшествиях и о новых людях, с коими довелось ему встретиться либо познакомиться. Рассказал он и о Данилове, проводившем с ними занятия и демонстрировавшем кадетам разные гранаты и бомбы.

Ларион Матвеевич знал Данилова, как и многих иных офицеров, и рассказал Мише о его жизни и службе. (И вообще отец считал, что знание биографий сослуживцев, и особенно начальников — нынешних ли, последующих ли, — весьма полезно для будущего офицера.)

Ларион Матвеевич рассказал сыну, что Данилов учился в Московской артиллерийской школе и, кажется, поздно окончил ее, потому что поступил туда лет пятнадцати, когда иные, окончив, уже выходили в службу. И потому кончил Данилов школу, когда минуло ему двадцать, и выпущен был из нее фурьером, да и то не сразу. И стал поручиком только через тринадцать лет.

Был он беден и незнатен, и хотя нашел род свой в «Бархатной книге», далее шестого колена никаких Даниловых отыскать не мог.

Потому, видать, и решил добиваться успеха честной службой, полагая, как и многие бедняки, что кто лишь хвалится знатностью своего рода и древностию фамилии, но не имеет собственных заслуг, тот хвалится чужим, но не своим.

Любил он и анекдот из древней эллинской истории и однажды рассказал его Лариону Матвеевичу. «Некий знатный, но глупый афинянин встретил ученого скифа, который знал гораздо более грека.

Афинянин был сим как бы унижен и, желая своею породой затмить ученость скифа, сказал надменно: «Но ведь ты — татарин».

«Правда, — ответил ему скиф, — я — татарин, но мой род от меня начался, а твой род тобою кончается». Ларион Матвеевич рассказал Мише, что в 1740 году перешел Данилов в Петербургскую артиллерийскую школу и потом, как хороший рисовальщик, определен был в Герольдию рисовать дворянские гербы на тех лейб–кампанцев, кои, когда привели на престол Елизавету Петровну, дворянами еще не были. За что и был Данилов пожалован чином фурьера.